А яйцо, которое Лотта-хромоножка снесла по дороге домой, Эмиль сразу же сварил и положил на кухонный стол, за которым его папа, насупив брови, ждал ужина.
– Это от Лотты-хромоножки, – сказал Эмиль.
Потом он налил папе стакан парного молока.
– А это от Рёллы, – угощал он.
Папа молча ел и пил, пока мама Эмиля сажала в печь караваи хлеба. Лина положила горячую картофелину на больной зуб, и зуб заныл в семь раз сильнее прежнего – всё было точь-в-точь как она и ждала.
– Эй, знаю я тебя, – сказала Лина зубу. – Коли ты глуп, то я и подавно могу быть глупой.
Альфред рассмеялся.
– Торпарь из Кроки сумел-таки подъехать к тебе с леденцами, – сказал он. – Вот теперь и иди за него замуж!
Лина фыркнула:
– Больно надо за этакого-то сморчка! Ему уже пятьдесят лет, а мне только двадцать пять. По-твоему, мне нужен муж в два раза старше меня?
– Ну и что! – сказал Эмиль. – Какая разница?
– Ишь какой, – ответила Лина. – Теперь ещё куда ни шло, но поразмысли: когда мне пятьдесят стукнет, а ему сто – вот тогда будет мороки с ним, упаси меня Бог!
– По уму твоему, Лина, ты и счёт ведёшь, – сказала мама, затворяя печь заслонкой. – Ну что за чудесная лопата! – похвалила она.
Когда папа съел яйцо и выпил молоко, Эмиль сказал:
– Ну а теперь пойду-ка я в столярку!
Папа буркнул, что, мол, на этот раз Эмилю вовсе не обязательно там сидеть, раз всё обошлось.
– Нет уж, слово есть слово! – заявил мальчик.
Он молча и чинно отправился в столярную стругать сто двадцать девятого деревянного старичка.
А Лотта-хромоножка уже сидела на своём насесте в курятнике; Рёлла же, вполне довольная, бродила на выпасе вместе с другими хуторскими коровами. Тем временем за своими шестью коровами пришёл крестьянин из Бастефаля. Они с папой долго болтали об аукционе и обо всём, что там случилось, и прошло немало времени, прежде чем папа смог пойти за Эмилем, чтобы выпустить его. Но только хозяин Бастефаля отправился в путь, как папа поспешно направился к сыну.
Подойдя к столярной, он увидел маленькую Иду – девочка пристроилась на корточках на скамейке под оконцем. В руках она держала бархатную шкатулочку, украшенную ракушками. Она держала её так, словно у неё в жизни ничего дороже не было. Собственно, так оно и было. И папа Эмиля буркнул:
– Дурацкая покупка! Старая бархатная шкатулка!
Маленькая Ида не заметила, как подошёл папа. Доверчиво и послушно повторяла она за Эмилем те слова, которые он ей шептал из тёмной столярной. Папа побледнел, услышав их, ведь грубее этих слов в Катхульте никогда не произносили. И они звучали ничуть не лучше оттого, что Ида произносила их нежным, ласковым голоском.