У меня была тетка, сестра отца, совершенная противоположность той, о которой я только что говорила. Ей было за пятьдесят, она была очень высока и так худа, что у меня талия в одиннадцать лет была толще, чем у нее, а потому она очень гордилась своей тонкой талией. Она вставала в шесть часов утра и заботилась о том, чтобы зашнуроваться тотчас, как только встанет, и не снимала корсета до той минуты, пока не ложилась спать. Она говорила, что была очень красивой, но несчастье, которое с ней случилось, загубило ее красоту: когда ей было десять лет, на ней загорелась накидка, которую она надевала, чтобы пудриться, и огонь охватил нижнюю часть лица, так что подбородок и низ щек приняли и сохранили вид изрубцованной кожи, что на самом деле было отвратительно. Она была добра, кротка, но умела упорно хотеть того, чего хотела. Она претендовала на законный брак со всеми принцами Германии, какие только попадались ей на глаза, и недоставало только их согласия, чтоб она сделала хорошую партию.
Принцесса эта отлично вышивала, очень любила птиц, из жалости подбирала особенно тех, с которыми случалось какое-нибудь несчастье. Я видела в ее комнате дрозда с одной ногой, жаворонка с вывихнутым крылом, кривоногого щегленка, курицу, которой петух прошиб голову, петуха, которому кошка общипала хвост, соловья, которого наполовину разбил паралич, попугая, который обезножил и потому лежал на брюхе, и много всякого рода других птиц, которые гуляли и свободно летали по ее комнате.
Я была чрезвычайно жива и довольно ветрена в детстве. Помню, однажды я причинила этой принцессе сильное огорчение, которого она мне не простила: я осталась одна на несколько минут в ее комнате; мне пришла фантазия открыть окно, и половина ее птичника улетела; я как можно скорее закрыла окно и убежала. Тетка, вернувшись в свою комнату, нашла только калек: она догадалась, что произошло, и я была изгнана из этой комнаты.
Моя живость была чрезвычайна в то время; меня укладывали спать очень рано; когда считали меня заснувшей, женщины, меня окружавшие, и Кард ель уходили поболтать в другую комнату до тех пор, пока не вздумают разойтись ко сну. Я делала вид, что засыпаю сразу, чтоб они поскорее ушли, и, как только оставалась одна, садилась верхом на подушки и скакала в кровати до изнеможения. Помню, я поднимала в постели такую возню, что мои прислужницы прибегали посмотреть, в чем дело, но находили меня уже лежащей, я притворялась спящей; ни разу меня не поймали и никогда не узнали, что я носилась на почтовых у себя в постели верхом на подушках.