«А она права, кажется, я влюбился. Совесть моя чиста, это верно: я её не соблазнял, за ней не ухаживал, вёл себя корректно, как и положено с сотрудниками. Но справиться с чувствами будет нелегко. Можно выдать себя, стоит только на минуту потерять контроль над собой. А Лена и Ромка? Что мне с этим делать?»
Лев Самойлович поднялся со стула, уложил чертежи в кожаный дипломат, выключил свет и вышел из кабинета. На выходе он кивнул на прощанье сидевшему за маленьким стеклянным окном охраннику и направился к станции метро.
Елена Моисеевна сразу почувствовала произошедшую в муже перемену.
– У тебя всё в порядке, Лёва? – спросила она.
– Да, Лена. Просто немного устал. Завтра презентация нового проекта у директора. Я не успел подготовиться. Сейчас поем что-нибудь и сяду за работу. Документацию я захватил с собой.
– Отдохни, милый. Я тебе приготовлю твой любимый омлет с ветчиной.
– Спасибо, дорогая, – согласился он и, погрузившись в кресло, закрыл глаза.
Жизнь во всей своей сложности ждала от него однозначного решения.
3
Недаром говорят, что бытие – самый лучший учитель и тот, кто умеет понимать и усваивать его уроки, приобретает то, чему не научит никакая школа, – житейскую мудрость. В пятом подъезде дома проживала семья Гинзбург. Глава семьи Вениамин Аронович, пройдя тяжелейший, состоящий из девяти ступеней, экзамен у Льва Ландау, стал его учеником и под его руководством защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию. Он работал с Дау, как называли Льва Давыдовича его ученики и близкие, в знаменитом Институте физических проблем, руководимом тогда ещё Петром Капицей. Когда академик попал в аварию, и жизнь его висела на волоске, он дежурил в больнице у его постели. После смерти шефа Вениамин Аронович получил предложение возглавить отдел в другом научно-исследовательском институте. Там он плодотворно трудился, его статьи печатались в научных журналах, несколько раз зарубежные коллеги приглашали его на симпозиумы в Соединённые штаты и Европу, но всякий раз ему отказывали, и вместо него с докладом о работе его и сотрудников отправляли кого-то другого, не имеющего к этой теме никакого отношения. Да и получение академического звания члена-корреспондента загадочным образом откладывалось и тормозилось. Вениамин Аронович прекрасно понимал, что антисемитская партийная диктатура и бюрократия не позволят ему работать и жить достойно, но сносить унижения и лицемерие он не желал.