Прихожу в себя, как ни странно на кладбище. Смотрю на лицо жены, белую кожу с повязкой на лбу, почти белые губы. Ресницы отбрасывают тень на кожу, руки лежат на груди, утопая в белом шелке платья. Я подхожу, целую холодные губы. Беру ее руку и достаю из кармана кольцо, надевая на жесткий палец и прижимаюсь губами. Слышу чей-то плач или вой, но не смотрю, кто это, просто смотрю на Надю, пытаясь запомнить любимые черты. Кладу руку на твердый живот, прощаясь с не родившимся сыном, почему-то я уверен, что там в ней, остался наш сын. Вспоминаю свою радость от такого подарка и стараюсь разобрать по кусочкам, отложить в памяти, навечно.
— Я не ушел от тебя, — глухо говорю ей, — Это ты ушла. Забрала с собой все, что мне дорого. Оставила меня. Ты не сдержала обещание. — говорю я тихо и снова касаюсь холодных губ. Меня цепляют чьи-то руки, а я держусь за края гроба. — Это, ты ушла от меня! — кричу я, чувствуя, что меня кроет.
— Даня, отпусти, — говорит мне Юра и сильные руки тянут меня от Нади, уводя от могилы.
— Даниил Николаевич, — слышу, как сквозь вату, голос Вадима, — Дайте проститься родителям.
Сбрасываю их руки и стою, сунув свои ладони в карманы черного пальто. Озноб захватывает меня, и я трясусь, стучу зубами, видя перед собой только ее лицо. Опускается крышка, молотки бьют прямо по душе, забивая гвозди. Все, она там, в земле, где холодно и темно. Надя так не любит мерзнуть, а сейчас она там и я не могу ее согреть. Наблюдаю, как появляется холм и венки на нем, охапки белых роз устилают черную землю. Разворачиваюсь и иду к выходу, за мной бежит Вадим. Открывает дверь машины.
— В ресторан? — спрашивает меня.
— Нет, к дочери. Отвези меня в больницу, — говорю ему, устало откидываясь на сидение, — Я должен быть там, с ней.
Вадим кивает и садится за руль. Мы едем в больницу, где я прохожу в палату, натянув бахилы и халат. Вика лежит, как Надя тихо и не движется. Только приборы моргают и пикают рядом. Но рука дочери теплая, мягкая. Держу ее в своих руках, согревая губами. Вика будто спит, медленно дышит.
— Вика, котенок, проснись, — говорю ей, трогая мягкие, пшеничного цвета волосы, как у Нади. — Ты нужна мне, дочь, очень нужна. — всматриваюсь в закрытые глаза дочери, понимая, что я остался совсем один. Нет больше Нади, нет семьи, нет счастья в моем доме. К горлу подкатывает болезненный комок, и я хрипло выдыхаю, давясь слезами.