— Ванюша.
У Ваньки волосы поднялись дыбом.
— Ванечка.
Голос смутно знакомый, чарующий, коленки ослабли. Марьюшка?
— Родименький мой.
Ванька дернулся на голос, пьяно шатаясь, голова
затуманилась.
— Иди ко мне, Ванечка.
Ванька раскрыл было рот, но опомнился, вспомнил бабки
покойной слова: «Ежели кликать будут в месте худом,
на погосте иль на перекрестье дорог, отзываться
не вздумай, враз пропадешь».
— Холодно мне, — плаксиво сообщили
из темноты.
— На, грейся, — Ванька судорожно перекрестился
по сторонам. Манящий голос тут же пропал, обернувшись
затихающим плачем и мерзким смешком.
Ванька выдохнул — пронесло. Завернул за угол
и попятился. Чужой огонек помаргивал в паре саженей,
высвечивая темную сгорбленную фигуру. От напряжения заломило
в висках. Фигура не двигалась. Ванька собрался
с духом и шагнул, выставив осиновый кол. Незнакомец
шевельнулся и медленно, словно нехотя, обернулся. Крик застрял
в высохшей глотке. Ванька увидел себя. Двойник уставился
черными дырами, оскалил голые десны, изо рта вместо языка вывалился
ком пупырчатых щупалец. Ванька захрипел, отшатнулся, теряя
равновесие, отвлекся на миг, а когда поднял глаза,
призрак исчез. Проклятое подземелье шутки шутило, или
и вправду увидел Ванька себя, и суждено ему отныне,
до самого Страшного суда, плутать по каменным коридорам
среди мрачных теней и неприкаянных душ?
Стены отхлынули, и Ванька вывалился в комнату
необъятных размеров. Было сухо и холодно, лучики света косо
падали с дырявого потолка. Из сине-серой дымки проступил
силуэт, за ним еще и еще, обступая кружком. Ванька
шарахнулся, замахнулся колом, но никто на него
не напал. Время застыло, сожрало звуки и свет, только
пылинки оседали хлопьями пепла. Статуи? Ванька осторожно подошел
к крайнему силуэту и пошатнулся на обмякших ногах.
Рубаха прилипла к спине. Прямо у входа безмолвным стражем
коченел высохший труп — баба в истлевшей рубахе грубого
полотна. Плесневелая кожа туго обтягивала череп, рот щерился
в крике, костлявые руки повисли. Тело было прибито
к стене железным гвоздем. Прядки темных волос, накрученные
на гвоздики поменьше, удерживали голову.
Ванька оправился от страха, вытянул руку. Труп
от легкого касания рассыпался в прах, кости упали
к ногам, череп остался висеть, похожий на огромного
паука.
«Сколько лет костяку?» — подумалось Ваньке. Рядом
с первым, вдоль стены, застыл второй труп, дальше еще
и еще. Иссохшие, истончившиеся, окоченевшие. Голые кости,
торчащие зубы, жуткие оскалы, пустые глазницы, шершавая кожа, венки
из полевых цветов на головах. Десятки трупов окружили
Ваньку со всех сторон, не комната — склеп. Друг
подле друга, сцепляясь руками, мертвецы вели свой дьявольский
хоровод. И тут Ванька, обмирая от ужаса, узнал Василису
Пискулину. Поднял лампадку повыше. Ну точно, она. Нос
с горбинкой, бровь коромыслом, черная густая коса. Даже после
смерти красивая. Мужик у ней в Ливонскую сгинул, осталась
одна, хорошая баба, ласковая, парней привечала, и Ванька
ходил, чего греха-то таить. Женатые мужики частенько заглядывали,
чужая малина слаще всегда. Ну бабы подсуетились, словечко кому
надо замолвили. Два лета, как Василису Заступе отдали. Вот, значит,
и свиделись... Ванька шарахнулся в сторону, подавляя
заячий вопль. Распятая на стене Василиса задергалась, пошла
ходуном. Голова с остатками плоти поднялась
и раскачивалась, блукая пустыми глазницами, плечи тряслись.
Ванька приготовился дать стрекача. В глотке мертвеца
шевелилось и чавкало. Изо рта вылезла огромная крыса,
сверкнула угольями глаз, винтом скользнула по телу
и исчезла в темной дыре.