- Все, потерпи, недолго уже, - проворчал Бучила, откинул запоры
и легким пинком перевернул короб на бок. Сначала ничего не
происходило, потом медленно и неуверенно из плетенки выбрался
зверь: волчица-подросток, крупная, гибкая, с темной лоснящейся
шкурой и пушистым хвостом. Волчица принюхалась, уши испуганно
прижались к затылку. Лес, незнакомый темный и страшный, манил и
пугал.
- Давай, дуй отсель, - велел Бучила. - Пошла!
Волчица заскулила и попыталась обратным ходом втиснуться в
короб.
- Эй-эй, не балуй, - Рух забрал плетенку и хлопнул волчицу по
заду. - Шуруй по своим зверячьим делам. Херач, я сказал!
Волчица оскалилась, показав белоснежные, загнутые клыки.
- Ах ты сука неблагодарная! - погрозил пальцем Рух. - Я тебя
холил, лелеял, парной свининой кормил, сам голодал, а она вона как.
Все, я обиделся, так и знай.
Волчица сконфуженно засопела, пустив облачка морозного пара.
Желтые глаза недоуменно смотрели на упыря. В них, даже спустя три
недели, осталось что-то человеческое. А еще боль и тоска. Там, в
темном чулане, Рух убил Наташку Клюеву, девочку, обреченную
волколаком мучиться и страдать. Человек и зверь в одном теле
навеки, ужаснее участи нет. Если убить зверя, ребенок прежним не
будет, сойдет с ума, станет выть на луну, спать с собаками и скоро
умрет. Если убить ребенка, зверь останется просто зверем, будет
охотиться, купаться в снегу, рожать щенков и бежать бок о бок со
стаей. И Бучила выбрал второй вариант. Где-то там, в глубине
волчьего сердца, она сохранит образ матери и отца, воспоминания о
теплой печке, свежем хлебе и парном молоке. А это не так уж и
мало.
- Не смотри так, проваливай, я тебя не люблю, - Рух скатал
плотный комок и зафитилил волчице в загривок.
Она оскалилась, отпрыгнула и припустила в заросли широким
наметом, красивая, быстрая, сильная. Остановилась под деревьями, в
облаке искрящего белого марева, оглянулась на последок и и
растворилась в лесу. А Бучила еще долго стоял, наслаждаясь покоем и
тишиной. Заходящее солнце зажгло огоньки на верхушках спящих елей,
бросило длинные голубые тени на снег. Небо порозовело. И на душе
было дивно как хорошо. И первым делом надо было запретить Фролу
облаву на всех окрестных волков. И трудяга дятел выстукивал: «Будем
жить, будем жить...»
Ненавистью рожден, кровью
вскормлен, истину крепко усвоил - жизнь вечная дарится в наказание.
По делам, по мыслям, по черным мечтам. Волокусь сквозь столетья,
костями и пеплом дорогу к смерти мощу. Стучусь в Преисподнюю,
списком злодейств и свершенных преступлений трясу, а в ответ слышу
- «ступай прочь, ты слишком мало грешил». Оттого, видать, и смеюсь,
лаю, аки пес на луну, щерю в усмешке пасть. Неприкаян, себе
противен, всеми отвержен, свободой и проклятым бессмертием
пьян