– Здравствуйте вам!
Доктор вошел за ним, уклонившись от притолоки.
В избе было чуть теплее, светлее и пустынней, чем в сенях: горели дрова в большой русской печи, на столе одиноко стояла деревянная солонка, лежала коврига хлеба под полотенцем, темнела одинокая икона в углу и сиротливо висели вставшие на половине шестого часы-ходики. Из мебели доктор заметил лишь сундук да железную кровать.
– Дядь Козьма! – позвал Васятка, бережно опустив саквояжи на пол.
Никто не отозвался.
– Нешто на двор пошел? – Васятка обернул к доктору свое широкое веснушчатое лицо со смешным, словно облупленным, розовым носом.
– Чаво там? – раздалось на печи, и показалась взлохмаченная рыжая голова с клочковатой бородкой и заспанными щелками глаз.
– Здоров, дядь Козьма! – радостно выкрикнул Васятка. – Тут вот дохтуру в Долгое приспешило, а казенных на станции нетути.
– И чаво? – почесалась голова.
– А вот свез бы ты его на самоходе-то.
Павел Ильич подошел к печи:
– В Долгом эпидемия, мне непременно надо быть там сегодня. Непременно!
– Эпидемия? – Хлебовоз протер глаз большими заскорузлыми пальцами с грязными ногтями. – Слыхал про эпидемию. Завчера на поште в Хопрове говорили.
– Меня там ждут больные. Я везу вакцину.
Голова на печи исчезла, послышалось кряхтение и скрип ступенек. Козьма спустился, закашлялся, вышел из-за печи. Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных. Лицо его, востроносое, заплывшее со сна, было добродушным и пыталось улыбнуться. Он стоял босой, в исподнем перед доктором, почесывая в своей рыжей, взъерошенной шевелюре.
– Вак-цину? – произнес он уважительно и осторожно, словно боясь уронить это слово на свой старый, истертый и щелястый пол.
– Вакцину, – повторил доктор и стянул с головы свой лисий малахай, под которым ему тут же стало жарко.
– Так ведь мятель, барин. – Перхуша глянул в подслеповатое окошко.
– Знаю, что метель! Там больные люди ждут! – повысил голос доктор.
Почесываясь, Перхуша подошел к окошку, обложенному по краям рамы пенькой.
– Я вон нынче и за хлебом не поехал. – Он смахнул пальцем проталину, проступившую в оконном инее от печного огня, глянул. – Ведь не единым хлебом жив человече, так?
– Сколько ты хочешь? – потерял терпение доктор.