До меня дошло, что в данном случае «батюшка» — это отец. Мои падчерицы?..
— Любила, — эхом повторила я. Уже второй человек говорит мне об этом, это правда или я так лихо притворялась? — Любила ли? — И поправилась: — Слез и тех нет.
— Что слезы по тому, кто к Пятерым ушел? — Пелагея слабо улыбнулась. — Ему хорошо теперь, тебе несладко… Дозволь обниму тебя, вижу в последний раз.
Я как могла склонилась к ней, и, к моему удивлению, Пелагея не придвинулась, что можно было ожидать, не пошевелилась, а наклонилась, будто ей тоже мешал несуществующий живот. Не рискнув оценивать местные нравы, я стерпела ее объятия. Пахло от Пелагеи воском и чистотой — что же, здесь хотя бы мылись и стирали одежду, а может, материальное положение семьи позволяло не занашивать вещи до невыносимой вони.
— Хранят тебя Пятеро, матушка Екатерина Кириловна, — всхлипнула она мне в плечо.
Вот я и узнала свое имя. Действительно полно благородства, только вот благородство — ничего, кроме слова.
Анна подошла к сестре, наклонилась, взяла ее под мышки, подняла. Пелагея повисла на ней, я бестолково хлопнула глазами.
— Наталья! Аниська! Сюда! — приказным, хорошо поставленным голосом крикнула Анна, и обе холопки не заставили себя ждать. Наталья все же отвертелась — я заметила, как она подтолкнула к Анне и Пелагее Аниську, одну из тех девушек, которые ушли при моем появлении.
Пелагея не могла ходить — ее унесли. Женщины здесь очень сильные — в отличие от меня, наверное, раз Наталья с такой досадой мне пеняла. Я какое-то лядащее исключение.
— Ай, боярыня-матушка, — заметила Наталья, со страдальческой миной глядя вслед ушедшим женщинам. — Даст Милостивая, все у тебя добро будет.
— Мне для начала бы в руках палача не сдохнуть, — не выбирая выражений, бросила я. Какая разница, долго я здесь не просижу, будет команда от кого-то свыше, доберутся и до этих комнат, плевать, что женские и запретные. — Что там? Люди, стража? Идут за мной? Или ты не знаешь? Воды принеси! Чего ждешь?
— Часа жду, — загадочно сказала Наталья, не ответив ни на мой прямой вопрос, ни на просьбу. — А там, глядишь, и решится все.
Меня подмывало спросить, что именно, но я предпочла ей доверять. К боярыне относились, как я могла судить, неплохо. Не линчевали и не выпихнули на мороз, переживали на первый взгляд вполне искренне. Там, внизу, Наталья могла говорить о грехах и прощении, опасаясь, что кто-то торчит под дверью и донесет, как только возможность представится.