Сейчас мне три с половиной месяца, и если кто-то думает, что я ничего не соображаю, то все, что мне остается, это процитировать поэта, не помню, какого: весь мир считает меня ненормальным, а я считаю таким весь мир. Но и цитаты, и все прочие умозаключения, к которым я пришел в разное время и в разных ситуациях, остаются моей и только моей внутренней интеллектуальной собственностью. Увы, говорить я пока не могу, мой артикуляционный аппарат, то есть моя гортань, твердое небо, голосовые складки и носоглотка еще слишком вялые, и все, что мне остается – это орать. Единственные звуки, доступные мне в моем возрасте, весьма примитивны – гнусавые, гласнообразные, неприятные на слух. Но других в моем убогом пока акустическом арсенале нет, придется терпеть эти. К шести месяцам, если верить все тем же популярным лекциям, мышцы моего артикуляционного аппарата окрепнут, и я добавлю к своему гундежу немного согласных звуков, что превратит сугубо гласный крик в отдельные слоги. К году буду способен произносить простые слова. Что будет дальше, я не знаю, Мара ту лекцию до конца не дослушала, выключила. Кстати, я пока не решил, буду ли говорить вообще, пока разговаривать с ними охоты нет.