То есть кому-то может и вправду хотелось бы весь этот мир светом добра и любви искрометно разом осветить, да только «насильно мил не будешь», а потому и нечто подобное окажется вполне ведь принципиально возможным, разве что если действовать одним тем никому нисколько не навязываемым добром и ничем, собственно, более.
И должно же человеку искать в других именно свет, но вовсе не там, где его попросту нет и никогда не было, а также (что важно) не требовать от других дать им все то, чем может обладать разве что тот, у кого все это было буквально-таки явно до чего только в изобилии.
Однако вот люди, сколь же вдоволь злосчастно объевшиеся всяческими сладкими иллюзиями и невообразимо красочными миражами, безусловно, блистательного, да только истинно мнимого бытия, вполне способны, столкнувшись со всей той немыслимо суровой жизненной реальностью, всецело в связи с этим наскоро затем переродиться в тех самых ненавидящих все им абсолютно непонятное лютых монстров…
И это в реальной жизни порою реально бывало, пусть и не со всеми или не столь и впрямь-то исключительно так надолго.
А это и есть тот почти неизбежный конец всякого восторженного идеализма.
Уж того-то, значится, самого, при котором буквально всякую более чем естественную реальность сколь безответственно заменяют очень даже удобной ширмой, полностью скрывающей за собой все ее грязные и донельзя темные стороны.
И ведь с этаким всеблагим видением мира непременно еще будет возможно преспокойно прожить всю свою счастливую жизнь.
Однако не дай только Бог кому-либо из всех этих прекраснодушных деятелей добра и на самом-то деле столкнуться с той вполне осознанно отчужденной от всякого их праздного мировоззрения, очень уж даже бескрайне суровой действительностью…
Весьма вот преотличным примером, что это именно из всего этого действительно может еще, собственно, выйти, более чем должно послужить судьбе добрейшего человека Николая Гавриловича Чернышевского.
Оказавшись временно за решеткой, он и написал свой однозначно так именно что демонический роман «Что делать», тот, кстати, самый, который молодой Ульянов затем столь усердно штудировал в течение двух долгих недель, после чего ему, без тени сомнения, все стало совершенно уж окончательно полностью ясно.