Желание аналитика – это желание, сосредоточенное на анализе и только на анализе… Желание аналитика представляет собой в своем роде очищенное желание (purified desire), которое не покоится на каком-либо определенном объекте и не имеет целью внушить анализанту какие бы то ни было соображения… Аналитическое желание концентрируется на анализе и только на анализе – оно не является пожеланием пациенту того, что было бы «наилучшим» для него, для его личностного развития или карьерного роста. Не преследует оно и целей подбора подходящего партнера или помощи в обретении «личного счастья»… Желание это не имеет ничего общего также и с желанием услышать от анализанта определенные вещи – у аналитика нет заранее заданного плана, которому должен следовать анализ. Желание аналитика должно оставаться «непристегнутым», свободно парящим, удерживающимся от того, чтобы задать для пациента какое-либо однозначное направление[1].
Этот пассаж концентрирует в себе проблематичность, с которой сопряжена любая попытка усвоить лакановский подход и положить его в основу практики. Сами выражения, в которые Финк облек свою позицию, имеют все основания стать программными, поскольку отвечают сложившемуся уровню ожиданий, предъявляемых сообществом к лакановской революции анализа. Однако при всей решимости Финка дать определение лакановской аналитической позиции, на его слова нельзя опираться, не усугубляя недопонимания причин, побудивших самого Лакана ввести понятие «желания аналитика». Так, до сих пор никем не осмыслен кризисный характер обсуждаемого заявления, сделанного спустя год после лакановской попытки сообщить о судьбе того, что находится на месте Имен-Отца. Примечательно, что впоследствии в сообществах, занимающихся Лаканом, эти две темы никогда не пересекались – факт, доказывающий, что Лакан не переоценил свою будущую аудиторию, едва ли способную распознать в произошедшем что-либо, кроме случайной смены предмета. Этот поразительный эффект, в котором рвение в области исследования желания аналитика полностью исключает желание создателя концепции, не имеет под собой иных оснований, помимо констатируемого самим Лаканом поначалу с досадой, а потом с убежденностью: то, что он был готов произнести, но не сказал, так и не будет услышано. Вопрос о желании аналитика был для Лакана не столько плодом намерения усовершенствовать анализ на реконструированной фрейдовской основе, сколько следствием глубокой подавленности и порожденного ею сомнения в том, чем чревата слишком недвусмысленная демонстрация аналитиком своего желания. Последнее в этом случае представляет собой не решение вопроса о позиции аналитика и ее этических границах, а скорее предупреждение о том, что лежит по другую их сторону.