Прошло двое суток. Почти в то же время дня я снова иду по коридору штаба. Навстречу вся в черном двигается та самая мадам Левчук. Вдруг резко поворачивается лицом к левой от меня стене и руками закрывает свою афишу. Я с удивлением, не понимая, что происходит, прохожу мимо. Только внизу, на первом этаже, чисто риторически интересуюсь у дежурного по полку, почему мадам Левчук в трауре.
– Так вчера утром у нее муж умер, а вы разве не в курсе?
– Нет, первый раз слышу, – говорю и выхожу на улицу. Вот как бывает. И ведь теперь, видимо, она на сто процентов уверена, что это произошло после мною сказанных слов. Хотя лично я абсолютно ничего не имел против дивизионного кадровика.
По – прежнему не интересуюсь, и уже даже забыл о том, что на меня послали эти документы. Но будучи в штабе дивизии, сталкиваюсь на улице с капитаном-кадровиком.
– А документы на вас вернулись без результата.
– Да и хрен с ними, – отвечаю, – а с какой формулировкой – то?
– Да пишут, что вот если бы вы были командиром боевой роты или батальона, то это другое дело, а для медиков вообще не мыслимо присваивать звания досрочно.
– Спасибо и на том.
Я убегаю дальше, и вспоминаю, что слышал несколько раз о том, что в вышестоящих кадрах никогда не ценили начальников служб, тем более медицинской.
Это нужно иметь сверхволосатую лапу в верхах, чтобы пробить медику досрочное звание или награду. Да и черт с ними. Когда я сам себя обрек на пожизненную службу в армии, то даже мысли никогда не допускал о каких – то поощрениях. Кадровики всегда и везде кичились своей конторой. Их любимые выражения: «Кадры решают все!»; «Выше кадров только солнце, выше солнца только ГУК!» (Главное управление кадров в армии). Или «Всякая хорошая бумажка должна хорошо отлежаться». То есть, чтобы выжать у ходатайствующего все соки, любое прошение-бумажку, нужно
надолго положить под сукно.
Прощание управления дивизии и офицеров гарнизона с начальником кадров было обставлено с помпой. Он ведь метил стать начальником кадров ВДВ. Было сказано много слов теми, кого он реально продвинул по служебной лестнице, и теми кому было положено говорить по штату. Затем офицерская колонна проводила его гроб в «Урале» за черту города, а далее грузовик отправился с его телом на малую родину. Куда именно, я не вникал.