Лем сидел потрясенный от осознания того, сколького он лишался с рождения. И тут он перевел глаза на свою спутницу. Азимка сидела прямо, как можно сильнее подавшись вперед. Ее грудь часто вздымалась и опадала, глаза были широко распахнуты. Увлеченная потоком образов, захлестнувших ее с головой, она слегка закусила нижнюю губу и нервно теребила поясок платья. Чуткая и напряженная, не ожидавшая чего-то подобного, округлившая от удивления глаза, в которых растерянно застыли небесно-голубые огоньки, Азимка навсегда врезалась в память Лема. Непонятно, что больше подействовало на юношу, его возлюбленная или сама музыка, но душа его будто свернулась в причудливый узел. Где-то в груди вспыхнула свеча, наполнившая тело добрым теплом.
«Наверное, это и есть любовь», – подумал Лем.
В тот волшебный вечер он до конца убедился, что любит Азимку больше своей жизни.
* * *
Лем встрепенулся. Похоже, что он задремал, сидя с пустой тарелкой в руках. Насколько сладки сны и грезы, настолько же сурова и бессердечна реальность. Быстро летят минуты сновидений, в которых мы вспоминаем сокровенное прошлое. Казалось бы, к чему вспоминать сейчас ее? Она осталась в безопасности. Его, конечно, будут пытать, выясняя, куда он отправил свою любовь. Но лучше умереть, чем выдать Надзору за общественностью хоть слово. В крайнем случае можно откусить себе язык, если поймешь, что дело совсем дрянь. Никто и не заметит, как ты захлебнешься собственной кровью. Но Азимку они не получат никогда, какими бы длинными не были руки этих псов закона, Контора всегда впереди на полшага. Сколько раз уже так бывало. Надежные агенты загодя предупреждали своих, и врывающийся штурмовой отряд Надзора натыкался лишь на следы ушедших час назад революционеров. Порой собрания проводились почти под самым носом у вездесущих полицаев. А когда они вновь и вновь вместо полного зала народа видели пустующее помещение.… Да, в этом есть свой азарт. Ищейки Надзора рвали на головах волосы, гоняясь за подпольщиками по городу, но взять полезного информатора не получалось. Максимальная степень скрытности. Никто не знает всей сути вещей, ни один подпольщик не владеет больше, чем малозначащим куском информации. Поэтому если попадался один – пострадать вся организация не могла. Сама Контора тоже страдала от своей необходимой осторожности, нельзя было в открытую заявить всем гражданам Демиругии о своем существовании. Лишь недавно руководители решились на ошеломительную дерзость – печать листовок. На строительство нескольких типографий втайне ото всех были потрачены колоссальные суммы и силы. Дело еще не оправдало себя, но, несомненно, оправдает. Не все листовки успевают сорвать, что-то уже просачивается в массы. Значит, процесс пошел.