– Зарубежных?
– Ну да … – замялся я. Мне становилось не по себе. Я уловил ход мыслей Жирородящего.
– А почему не наших, не советских?
Вот теперь-то, мне стало стыдно и досадно, что я не фанател на «Верасах» и «Пламени» и не собирал сведений о них. И я от стыда наговорил, прямо несусветное. Со всей пионерской прямотой.
– Да, у нас, вроде и слушать-то некого…
Повисла давящая тишина. Офицеры удивленно разглядывали меня. И наши и чужие.
Что-то я не то сказал? Кажется.
Вдруг Чайник зловеще зашипел. Кроме грохота, оказывается, в нем размещались и другие опции.
– С кем ты связан?
– Не понял! – удивился я.
– У вас есть о р г а н и з а ц и я?
– Какая? – изумился я.
– Н е л е г а л ь н а я! – низко подвизгнув, как проходящий на форсаже, «Миг-21», тявкнул Чайник.
– Зачем? – еще больше поразился я
– Чтобы заниматься подрывом!…
Это было, какое-то, шизоидно-параноидальное откровение «не святого Иоанна»! Беседа в приемной психлечебницы!
Я поплыл (может голова закружилась?), показалось, что сдвинулся, в другое измерение и меня понесло в белесом тумане…
Из тумана выдернул грохот голоса:
– Что молчишь?
Да, я просто потерял дар речи. Я узнал знакомую, жутковатую интонацию.
Тогда почил генсек, и был объявлен, очередной, всенародный траур, который я «игнорил», прослушивая те самые записи с зарубежными группами.
Потом-то осознал, что напрасно «попирал» всеобщую скорбь трудового народа!
Соседи позвонили «куда-надо». И пришел «кто-надо» в звании старшего лейтенанта. С ним мы мило побеседовали.
– Тебе на свободе надоело?
– Нет!
– А лет тебе сколько?
– Восемнадцать…
– Дебил, в армию собирайся! У всех траур, а он развлекается.
– Извините, я не знал…
– Ты что – враг народа? (Я где-то слышал это зловещее сочетание слов, но никогда не мог примерить их на себя!)
– Да вроде нет?
Здесь я почувствовал кусок льда внутри и от него замерзли и затряслись руки и ноги. Гордость, куда-то схлынула. Голос задрожал. Я начал что-то лепетать…
«Старлей» презрительно разглядывал меня.
– Ладно… Пока ничего на тебя оформлять не будем…
Когда дверь за ним закрылась, я согрелся и отдышался. Ногу, занесенную над пропастью, удалось отдернуть…
И тут я, вновь, почувствовал ледяное дыхание и знакомый край бездны.
Вдруг красноречие вернулось ко мне, и я затараторил.
– Дело, собственно, в том… Я, в некотором смысле, музыкант! Мне необходим изначальный материал для восприятия и переработки. Всё, или часть этого, я потом интерпретирую, модулирую, и воссоздаю в своих произведениях!