– Пятьдесят! – сообщают заговорщицки.
– Шекелей? – уточняю.
– Почему шекель?! Доллар!
Волшебник моментально превращается в коммивояжера. Но мне, как ни странно, этот «гешефт» по душе. Пока кто-то чем-то торгует (пусть даже святынями), он не будет никого убивать.
Затем накатывает стыд. Как можно рассчитывать по блату попасть туда, где лежал самый великий страдалец всех времен и народов?! Имей совесть, пострадай хоть на одну тысячную от Его страданий, тогда, быть может, что-то почувствуешь!
Спустя два часа я так и не понял, почувствовал ли. Очередь оказалась маленькой Голгофой, так что к финалу я был никакой, с притупленными эмоциями и кругами, что плавали перед помутневшим взором. Я знал, что спустя время эмоции вернутся, я что-то вспомню, но в момент выхода из пещерного храма в голове царил сумбур вместо музыки сфер.
Уже в сумерках, выйдя из тех же Яффских ворот (где по-прежнему дежурят автоматчики), натыкаюсь на молодого рослого хасида. С завивающимися колечками пейсами, в широкополой шляпе и выглаженном лапсердаке, он дружелюбно улыбается, глядя на меня.
– Здравствуй, родной, – говорит нежным голосом на чистейшем русском.
– Здравствуйте… – отвечаю растерянно.
– Как здоровье?
– Спасибо, не жалуюсь…
– Как семья? Не болеют?
– Пока не…
– И не должны болеть! Дай-ка правую руку!
Ловким движением он обматывает мою кисть толстой красной ниткой и завязывает ее на узел.
– Неделю не снимай! – говорит, склонившись к уху. – Тогда семья болеть не будет! Хотя… Этого недостаточно.
– Что еще нужно?
Хасид протягивает узкую белую ладонь.
– Вот сюда надо денежку положить. Это на синагогу.
Пожав плечами, достаю мелочь и высыпаю в ладонь. Улыбка моего благодетеля становится печальной.
– Ты не понял, родной. На синагогу нужна бумажная денежка.
Еще один обладатель пейсов и шляпы, на голову ниже моего, приближается, чтобы с не менее печальным видом поддакнуть:
– На синагогу – бумажная, брат…
У них вид людей, которые всеми силами хотят сэкономить мои средства, но высшие силы не позволяют мелочиться ни им, ни мне. Что ж, сказал «а», говори «б», то есть, доставай двадцатку и отдавай этим прохвостам.
– Где языку-то учились? – спрашиваю на прощанье.
– В Черновцах, – смиренно улыбаются прохвосты. – Не приходилось бывать?
– Бог миловал. Или как по-вашему? Б-г миловал? И все-таки в мое сердце опять сходит покой. Не бойся войны, говорю себе, не бойся смерти, это цивилизация бабла, шекели-доллары-рубли рано или поздно примирят всех.