Наконец он дошел до Державина; тот раскланялся почтительно, но без благоговейного трепета и не прекращая своей улыбки.
Зубов оказался необыкновенно благосклонным к поэту.
– А, Гаврила Романыч! – выговорил он. – Давно не наведывался, мудрите, видно, опять?!
– Как мудрю, ваша светлость, что такое?
Не знаю что, а жалобы все на вас, государыня опять говорила: «С Державиным сладу нет!»
Гавриил Романович смутился.
Но лицо Зубова не выражало гнева, а напротив, на нем виднелись некоторые признаки благорасположения. Проницательные глаза Державина тотчас заметили это, и он успокоился.
– Да, господин поэт, это нехорошо! Извольте-ка успокоиться и собраться с духом – мы ждем вашего вдохновения и рассчитываем на прекрасную оду в честь радостного события, которое должно совершиться.
– Моя муза готова воспеть сие событие со всем жаром, на какой еще способна, ибо сердце ей поможет своей искренней радостью! – несколько напыщенным тоном и уже окончательно успокоившись отвечал Державин. Он видел, что он еще нужен, что его задабривают, ласкают. Видели это и окружающие и с тайной завистью смотрели на знаменитого человека, значение которого для многих было еще далеко не ясным.
Едва Зубов кивнул ему головою и отошел от него, как к нему стали протискиваться, чтобы шепнуть какую-нибудь любезность.
А Зубов в это время заметил Сергея Горбатова.
«Он все же тут, – подумал он, – негодная чванная фигура! Того и жди новую дерзость сделает – от него всего ждать можно. Но нет, он ошибается, я не дам ему возможности сделать мне дерзость, я его доконаю так или иначе. А пока буду злить»…
И он вдруг почувствовал наслаждение кота, начинающего заигрывать с пойманной мышью.
Дойдя до Сергея, он остановился и окинул его с головы до ног. Он даже принял величественную и серьезную позу государственного мужа. Но поза не удалась, и Сергей заставил его изменить ее, раздражив своим холодным и спокойным взглядом, своим официальным, полным достоинства поклоном.
– Господин Горбатов из Лондона?! Мы ведь, кажется, встречались прежде?
– Встречались… – Сергей запнулся, но сделал над собою усилие и прибавил: – Ваша светлость!
Он вложил в эти слова что-то неуловимое, чего не могли даже подметить окружающие, но что отлично понял Зубов, потому что губы его дрогнули и легкая краска мгновенно покрыла щеки.