А между тем герцогиня, так зло над ним насмеявшаяся, так цинично его оттолкнувшая, вдруг о нем вспомнила. История его дуэли не могла остаться для нее тайной. Она стала о нем разузнавать и узнала, что он был при смерти болен, что он выздоравливает, что при нем молодая девушка, приехавшая из России, кто говорит – его родственница, кто говорит – невеста. Сергей Горбатов становился снова интересен для герцогини. Она захотела во что бы то ни стало его увидеть и увидеть эту приехавшую девушку. Кто она и какие между ними отношения? Если она его невеста, если она думает вырвать ее, герцогиню, из его сердца, то надо показать ей, что она жестоко ошибается.
«Разве он не моя собственность? – думала герцогиня. – Стоит только поманить его – и он вернется!»
Она послала ему коротенькую записку, осведомляясь о его здоровьи, выражая свое сожаление по поводу случившегося и заключая тем, что если он настолько еще не поправился, чтобы приехать к ней, то она сама приедет навестить его. Записка эта попала в руки карлика Моськи, который, недолго думая и без всяких угрызений совести, распечатал ее, прочел не без затруднений, понял, снес в свою комнату, заперся, сжег записку в камине, а потом тщательно вымыл себе руки, как после прикосновения к чему-нибудь отвратительному и ядовитому.
– Ну, уж не бывать этому! – ворчал он сам с собою. – Оно, конечно, Сергей Борисыч и сам бы сжег, да нечего ему и в ручки давать такое поганство… Жди, матушка, жди ответа!..
Карлик шептал это решительным и уверенным голосом и не замечал, что все же, видно, у него есть какое-нибудь сомнение, если он так тщательно скрывает факт получения записки. Поганство оно – это так, в этом спору нет, да ведь вот – вымыл он руки и ничего не пристало; не опоганился бы и Сергей Борисыч. Напротив, было бы приятно видеть спокойное презрение, с которым бы он отнесся к посланию герцогини. Нет, видно, тут не одна боязнь опоганить «дитю», а что-нибудь другое.
Если бы Моське кто сказал, что он сомневается в «дите», он накинулся бы на такого человека и стал бы просто кусаться. А между тем он все же там где-то, в глубине своего сознания, сомневался. Он молчал про записку, про свой поступок и целых три дня бродил по дому, высматривая и прислушиваясь, не будет ли другого посланца, другой записки. Наконец, он себя успокоил.