Мы всегда были вместе. Хотя многим это не нравилось. Даже мои немногочисленные друзья находили странным, что я не рвусь из дома, почти не участвую в наших и без того редких попойках и даже на выходных остаюсь с ней вдвоём, в нашем доме. Один мой друг как-то намекнул даже (он был довольно-таки пьян тогда), что скоро наша идиллия кончится, что это не любовь, а привычка, что любовь должна гореть и ещё что-то делать, что это скучно, в конце концов. И ещё он сказал, что никто из наших общих знакомых не верит, что наше чувство протянет хотя бы год.
Я не стал с ним ругаться, мы всё так же дружим, но что-то ушло. В основном, с его стороны. Но я недолго переживал. Я вообще не могу долго думать о ком-то или о чем-то кроме неё.
Она вовсе не тихоня. Напротив, наблюдая за ней, я всякий раз удивлялся – радостно, чуть ли не с гордостью – откуда в таком маленьком теле столько энергии. Она ни секунды не сидела на месте. Собирала и рассовывала по знакомым бездомных животных. Искала пропавших без вести. Ходила на курсы автошколы, китайского языка, йоги, шитья и ещё чего-то. Давала уроки всего на свете. Но при этом очевидно не находила общего языка с людьми, хотя умела расположить к себе любого. Однажды, глядя, как она лавирует в группе своих знакомых, осторожно, по касательной огибая их, словно посторонние предметы, случайно возникшие на ее пути, я вдруг отчётливо понял, что все эти люди были для неё не более чем живыми декорациями.
Все, кроме меня. Я был для неё живым. Я и для себя стал живым только после того, как она появилась в моей жизни. Мы могли говорить об этом часами. Мы могли думать об этом часами, не произнося ни звука. Мы были неразлучны. Я всегда всё ей рассказывал. С самой первой нашей встречи вдруг начал рассказывать ей про всё подряд: про детство, которого почти не помнил, про ссоры родителей, про смерть одноклассницы, с которой мы сидели за одной партой, даже про то, чего никогда никому не рассказывал, да и не вспомнил бы нарочно. Она жадно слушала и просила ещё. И я говорил, а она засыпала у меня на плече, тёплая и успокоенная.
Ещё мы сразу стали мечтать о детях и большом доме, чего оба, как выяснилось позже, всю жизнь сторонились и, в глубине души, опасались, думая, что дети и большой дом – это что-то ненужное, скучное и обременительное. Вроде общественной повинности. А тут стали мечтать. Тогда же я понял, что для воплощения нашей мечты понадобятся деньги. И позволил работе понемногу красть наше время. Но мы справлялись. Мы придумывали уловки и ставили силки для времени – и были счастливы.