– Значит, мы сделаем все, чтобы он остался здесь на ближайшие полгода. – Папа потирает ладони, натягивает на лицо широкую улыбку и следует в гостиную.
– Ради чего? Ради денег? И сколько он тебе пообещал?
Но мой протест для отца ничего не значит, когда впереди маячит возможность покрыть все наши долги.
– Сынок, – он подходит к Джастину и указывает на лестницу, – пойдем посмотрим твою комнату!
– Не трудись, – ворчу, тяжело вздохнув, – он не понимает ни шиша.
Приближаюсь к гостю:
– Бери свои вещи, – и киваю наверх, – твоя комната там.
Я злюсь. На папу, на американца, на себя и на безвыходность всей ситуации, поэтому стараюсь не смотреть в сторону Джастина. К тому же заранее знаю, что увижу в его глазах – безграничное чувство собственного превосходства.
Поднимаюсь по лестнице первой, а когда наконец оборачиваюсь, вижу все ту же самодовольную ухмылочку на его лице.
Вот же наглец!
Отворачиваюсь и ускоряю шаг.
– Мы ведь не можем поселить его в комнате с нашей дочерью? – беспокоится мама.
– Конечно же нет, Люда! – отвечает папа. Его голос как растопленный мед. Я не вижу лица, но знаю, что он продолжает «гостеприимно» улыбаться. – Пацан поживет в комнате Степана.
– Да, – мне не удается сдержаться, чтобы не съязвить, – пусть разнесет там все к чертям. – Поворачиваю по коридору и толкаю дверь в комнату брата. – И не забудь поставить ему пепельницу, а то все горшки с цветами загадит! А нам выдай противогазы!
– Не переживай, дочь. – Папа проходит мимо меня и радостно указывает гостю на комнату. – Сделаем из него человека. И не таких перевоспитывали. – Заметив, что парень замешкался, показывает рукой: – Ну, входи, входи. Вэлкам! Правда, здесь всего одно окно и нет отдельной ванной комнаты, зато имеется неплохой компьютер и вид на улицу. Тебе будет не скучно. – Цыкает на меня: – Переводи, переводи!
Медленно поворачиваюсь к Джастину и устало произношу:
– Папа говорит, что мы хотели поселить тебя в сарае, но, к сожалению, у нас его нет. – Взмахиваю рукой: – Поэтому – вот.
– Будь как дома! – подсказывает папа, улыбаясь.
– Курить в доме строго запрещено, – перевожу я.
– Проходи, сынок, – снова папа.
– Отбой в одиннадцать. – Я.
– Смелее. – Он.
– Шевели ногами! – Я.
Смерив нас по очереди недоверчивым взглядом, парень входит в комнату.
Боже, как же мне нравится наблюдать за его реакцией. В ней все: обреченность, мольба, трагедия, ужас.