– Гений в своем роде, – добавил Лелюхин.
Пушкин выразил согласие молчанием.
– Если же поймать талант в юбке и с разными париками… – продолжил Эфенбах, ощущая с радостью, как луч спасения блеснул в кабинете, – ее вполне можно счесть за Королеву брильянтов!
– Да уж, лучшей кандидатуры не сыскать, – сказал Кирьяков, чтобы не выпасть из такой интересной дискуссии.
– Тогда и карты на руки! – радостно закончил Эфенбах. – Ловите ее, Пушкин, ловите!
– Пусть Василий Яковлевич или Леонид Андреевич в засаде посидят, – Пушкин опять зевнул. – Портрет есть, место мы определили, деться ей некуда.
– А вы чем так заняты? – ласково поинтересовался Михаил Аркадьевич.
– Мне что-то лень.
Эфенбах одобрительно кивнул, готовясь обрушить порцию молний на голову ленивого гения. Но молнии остались в колчане. В дверь заглянул запыхавшийся городовой.
– Прошу прощения, господин Эфенбах, господина Пушкина срочно требуют.
– Куда требуют, Макаров?
– В «Славянский базар».
Михаил Аркадьевич был сражен скоростью исполнения предвидения. Или пророчества. Или вещего сна. Да как угодно!
– Что случилось? Обокрали кого-то?
– Не могу знать, господин пристав требует прибыть немедля, – городовой тяжко выдохнул. – Господина Пушкина, значит, непременно.
Взгляды обратились к пророку от сыскной полиции. Эфенбах вышел из-за стола и торжественно возложил ему ладонь на плечо, так в темном Средневековье монарх посвящал голодранца в рыцари.
– Провидец раздражайший мой, сам напророчил – сам и расследуй. Поделом тебе и будет.
Пушкин подавил отчаянный зевок.
– Может, лучше Василий Яковлевич сходит?
Лелюхин сделал вид, что оглох и ослеп одновременно. Только крепче прижал к груди папки.
Эфенбах легонько похлопал по спине, так выпроваживают засидевшегося гостя.
– Торопись, Пушкин, судьба тебя ведет. Пролетки не дам, так добежишь. Как говорится, ноги рукам не помеха!
В каком словаре Михаил Аркадьевич раздобывал задиристые поговорки, пусть останется маленькой тайной.
9
От полицейского дома до Никольской улицы минут пятнадцать неторопливого шага по Тверской. А торопливого, каким припустил городовой, не более десяти. Бег по улицам, особенно заснеженным, не был любимым развлечением Пушкина. Он предпочитал прогулку или спокойную езду. Вовсе не из телесной слабости, а потому что привык действовать рационально, с наименьшей затратой сил. Как и должен поступать человек математического склада ума. Чтобы не делать лишнего и бесполезного, чего с избытком бывает в полицейской работе, он тщательно создавал себе репутацию лентяя и бездельника. Настолько тщательно, что в это поверили. Только Эфенбах пока еще сомневался. Пустить пыль в глаза опытному сыщику, хоть и заплывшему жирком от спокойствия московской жизни, Пушкину не удалось. Но он не оставлял надежды.