Я стою еще несколько минут, видеть Аву для меня гораздо важнее, чем дыхание по системе йога, но в конечном счете оставляю ее, пусть спит. Уже почти три. Принимать таблетки от бессонницы сейчас – не лучшая идея, но не лучше будет и провести день, вообще не ложившись. Потому я выбираю компромиссный вариант и глотаю одну вместо обычных двух, которые мне требуются, когда накатывают эти жуткие, грустные состояния. Утром буду чувствовать себя ужасно, но два-три часа забвения мне необходимы. Я не могу ходить кругами страха и скорби. Я так с ума сойду, это точно. Дурные предчувствия – вот моя единственная тревога. Кролик был не Кроликом Питером. Эти слова колоколом звучат в моей голове, когда я, пытаясь наставить себя на путь истинный, забираюсь под одеяло.
Я ищу забвения, но вместо этого вижу сон. Сон в великолепных, живых красках лучшей кинопленки; и пока я нахожусь там, все прекрасно.
Во сне я держу Даниеля за руку. Она мягкая, маленькая и теплая, его пальцы крепко вцепились в мои, как это обычно делают малыши, он поднимает голову, смотрит на меня и улыбается. Мое сердце разлетается на тысячи радужных кусочков счастья, я наклоняюсь и целую его. Его пухленькие щечки такие гладкие, кожа мягонькая, губы на холоде порозовели, и он удивленно хихикает, когда мои губы громко чмокают его в щеку, а глаза светятся любовью. Его глаза похожи на мои, но в них серые и зеленые крапинки, и я в них вижу, что я для него – все на свете.
Другой рукой Даниель держит Кролика Питера, и его он держит, может, еще крепче, чем мою руку. Он не может представить, что меня нет, а вот Кролик Питер у него, случалось, пропадал. Один раз оставил в автобусе, но через секунду вспомнил. В другой раз – на прилавке в магазине на углу. У Даниеля страх, что Кролика Питера в один прекрасный день не окажется рядом, и он может расплакаться от одной этой мысли Ему два с половиной года, и Кролик Питер – его лучший друг.
Я чувствую, как что-то стучится в мое подсознание, темная истина – от нее не отмахнешься даже во сне. Пропадет вовсе не Кролик Питер. Эта маленькая ручка, которую я держу в своей, будет холодной и неподвижной и никогда больше не потянется ко мне – но я прогоняю эту мысль и веду Даниеля в маленький парк с обшарпанными качелями и каруселями, краска на них настолько отшелушилась, что ржавчина металла во влажный день остается на одежде, но Даниель визжит от радости при виде карусели. Ему два с половиной, и он не видит ржавчины, разрушения, чего-то нелюбимого. Он видит только хорошее. Он и сам хороший.