В эту ночь казаки с телевышки «свистали» горожан на площадь для поддержки своих инициатив по снятию с должности начальника Энской милиции Матросова. Здание милиции расположено аккурат на той же площади, где сейчас пылал костер, и кипели страсти. Милиционеры метались по кустам, не зная, как реагировать на происходящее. Начальник ОВД заперся в кабинете и связывался с вышестоящими. Обстановка нагнеталась. Казаки скандировали «Долой!».
Причина их внезапного съезда имела вполне политический аспект и позже была одобрена и поддержана властями: из Энска в Армению ушли несколько автоэшелонов с мукой, на что было выдано разрешение стражами порядка. Усмотрев в данном факте разграбление энских закромов и некий сговор милиции с представителями криминализованной национальной верхушки, казаки грозно выступили единым фронтом против.
Мы с оператором Юрой еле протиснулись в закуток в здании ОВД и через решетку пытались добиться явления народу начальника милиции: казаков и подтягивающийся после телепризыва народ надо было успокоить.
Пахло бунтом и беспорядками. Матросов спустился из кабинета и сказал мне в микрофон несколько слов, из которых было ясно, что высшее областное руководство еще не решило, что делать с распоясавшимися казаками, чем их умаслить и как притушить скандал, который завтра выстрелит в центральных газетах.
Я была на площади, можно сказать, единственной женщиной. Причем, с армянской фамилией. В этом и состояла пикантность ситуации. Мне была уготована миссия «пнуть» соплеменников мужа и доказать свою лояльность казачеству, к которому принадлежал мой отец, яицкий казак. С точки зрения терцев, я справилась с задачей отлично, за что и была награждена впоследствии нагрудным знаком «Почетный казак».
Назавтра после бунта эшелон с мукой был арестован и препровожден в Энск, а Матросов вскоре был снят с должности и заболел. Я чувствовала свою вину, хотя таковой не было в принципе. Я просто освещала реальность происходящего, не расставляя акцентов. Однако в городе считали, что моя роль в низвержении «неприкасаемого» начальника милиции была весомой.
Матросов не пережил позора. Незадолго до этого я встретилась с ним в кардиологическом отделении больницы. Я приезжала проведать двух своих друзей-руководителей – известного на Ставгородчине компартийного босса Серафима Романько и главу района Владимира Рыкина. Матросов лежал в соседней с ними палате, и я заглянула к нему. Грузный, крепкий еще недавно мужчина, заметно сдал. Предвосхищая мои слова, он произнес: