– Я уже слышал это имя, Багланбехзала твоего, – грубо отозвался я, начиная почему-то раздражаться на этого Ачи, ибо окончательно осознал, что услышанное ранее оказалось не выдумкой моего мозга, а действительностью. – И не собираюсь тут это… подвергать себя самоограничению, – дополнил я, право молвить с трудом разумея смысл того самого понятия…
– И никто не заставит, ибо вы в скит-горе, токмо временно, – сразу откликнулся горнорабочий дорийц и едва качнул головой, словно кивнул. – Вмале вас отсель изымут и переправят на Риньяку, иде вашим становлением займутся сподручники его светлости богдыхая Багланбехзала. Абы мнихом в скит-горе может стать только горнорабочий дорийц, купивший сие место себе на Хияке. А это вельми дорогостоящий дар, лишь получивший его, опосля смерти попадает в землю покоя и света лежащую с иной стези бытия.
– Чего? – и вовсе сердито протянул я в ответ, да принялся медленно подниматься с колен. Понимая, что этот Ачи явно толкует о жизни после смерти. В коей если и можно было подозревать то лишь существование сознания, которым как я теперь думал, после встречи с Ларса-Уту, обладало какое-то малое количество созданий и существ, и вряд ли оно имелось у людей. Ведь из тех же пояснений того второго с которым разговаривал неизвестный мне Этлиль-Ка, я все же был не человек…
То ли от моего недовольства, то ли оттого, что я резко поднялся на ноги, у мниха затрепетал длинный хохолок, явно для моего наблюдения принявшись дрожать каждым отдельным красным волоском. И от сего трепыхания, я, кажется, еще сильнее распалился, так как мне не хотелось оставаться вне моего желания на Хияке, или делать неясное становление, предложенное сподручниками богдыхая. Я и вообще гневался на того неизвестного Этлиль-Ка и Багланбехзала, оные не дали мне повидаться с Ларса-Уту, и почему-то, без моего согласия, решали кем я должен буду вскоре стать…
Все еще обдумывая слова Ачи и едва над ним возвышаясь, я вновь качнулся, почувствовав резкую, жгучую боль в спине, на месте воткнутой стрелы, и негромко застонав, оперся левой рукой о стену, боясь, так-таки, упасть. Мних тотчас, точно уловив мою боль или только услышав стон, поднялся на ноги, сровнявшись со мной ростом, да протянув в направлении меня обе руки, бережно поддержал под бока, с тем же воркованием своего низкого голоса досказав: