Я был с тобой на «вы», когда мы повстречались,
И перешел на «ты», когда расстались мы,
А звезды в небесах невольно выключались,
Когда твой образ мне мерещился из тьмы.
Я помню встречи день: ты Пушкина читала
На реечной скамье в укромном уголке,
Мизинцем зацепив потертый край каптала,
А я стоял вдали в зеленом ивняке
И наблюдал за тем, как ты письмо Татьяны,
Губами шевеля, шептала про себя,
Сжимая все сильней обложку из сафьяна
И тонким каблуком брусчатку теребя.
Я подошел к тебе, ты напряглась сначала,
Но, видимо, была в моих глазах любовь,
И ты на мой вопрос: «Не помешал случайно?», —
Кивнула, мол-де, нет, приподнимая бровь.
И снова я спросил: «Ну, как там сноб Онегин,
Все так же погружен в свою любовь к себе?».
«Любовь, мой дорогой, не альфа и омега, —
Сказала ты, – ее не вычислить судьбе».
Я был сражен твоей иронией добротной
И пригласил тебя в ближайшее кафе,
И был уже влюблен почти бесповоротно,
И был готов писать «любовь» в эпистрофе.
И вот вошла в кафе ты ангельской походкой,
Уже официант на стол нам подавал,
Вдруг заказала ты мороженое с водкой,
И вмиг разрушен был мой новый идеал.
Я робко вопросил: «А разве совместимы
Мороженый десерт с дурманящей водой?», —
На что ты изрекла: «Все в мире допустимо.
Я водочку всегда глушу перед едой».
«О Боже мой! за что такой облом сегодня?», —
Подумал я, но вслух печально произнес:
«Конечно же, да-да, Вы пейте, что угодно,
Но у меня возник еще один вопрос:
Наш Пушкин говорил, что гений и злодейство
В одной душе никак ужиться не должны…».
«Я поняла намек, но это фарисейство:
Поэт на то поэт – ему слова нужны.
И чем красивей слог, тем больше загогулин,
За внешней красотой нет смысла иногда;
А этот силлогизм неверен и огулен —
Добро и зло в душе едины навсегда, —