О том, что это военная база, напоминали ржавые груды железа, в которых, с трудом угадывались танки и БТРы, а так же несколько пушек. Все что могло пригодиться в хозяйстве, мужики уже сняли с техники. Но многое скинули в бункер с провалившейся крышей. Россыпи патронов, связки автоматов, несколько бочек с негорючим здесь напалмом, лежали как ненужное напоминание о глупости человеческой. А вот снаряды берегли, особенно крупнокалиберные, из гильз получались, хоть и тяжеловатые, но хорошие стаканы и кухонные принадлежности. Женщины штык-ножами резали еду, и им было до лампочки, какой баланс у оружия, лишь бы острый был.
Парашюты давно пошли на рубашки и простыни, а из строп делали ремни и пояса. С маскировочной сетки безжалостно срезали зеленые тряпки и ловили этими сетями мясных червей и одноглазых ершей.
В бывших казармах расстилали высохшую, зеленую траву. Сверху на нее стелили простыни из тех же парашютов. Почему-то на складе не было постельного белья, видимо прапорщик, до Сдвига, умудрился все продать на черном рынке. Впрочем, никто не жаловался, душистое сено и так было отличной постелью, но если нет желания вычесывать по утрам из волос травинки, то простынь подстелешь.
Спали тоже вместе, особо не заморачиваясь, кто и с кем. Ни рангов, ни старшинства, в еде и сне не существовало. Только любовью заниматься уходили в отдельные комнаты, не из стеснения, просто чтобы не будить остальных.
Ели, в основном, во дворе, на бывшем плацу. Дождей после Сдвига почти не было. Погода колебалась от нормальной до хорошей, причем это больше зависело от настроения оценщика.
Рита и Миша смотрели с холма на Поселок, оттуда доносился гомон голосов и звон посуды. Они переглянулись:
– Хорошо дома. – Рита не спрашивала, она констатировала факт.
Миша молча кивнул, и они пошли по тропинке к пролому в заборе. Первые сезоны после Сдвига, люди боялись и содержали забор в целостности, на зеленый сумрак, запирали ворота, даже делали ловушки.
На забор и ворота так никто и не нападал, а в ловушки попадались безобидные совы и гигантские улитки. А однажды в яму упал Гаврилыч и долго ругался на ехиатойском. Мужики, охочие до бранных слов, слушали с восхищением, чуть не конспектировали. Но после этого, ловушки убрали, Гаврилыча злить, себе дороже. С тех пор, забор не ремонтировали, наоборот, убрали несколько секций, чтобы в Поселок можно было зайти с разных сторон.