Она не отводила глаз от Гэдимана, а потом пробормотала только одно слово:
– Почему?..
Гэдиман услышал ее тихий вопрос через всю комнату и ощутил укол страха. Что произойдет, когда она узнает?
Тайком, она снова попробовала путы на прочность. Те держали надежно, не поддаваясь. Она расслабилась. Человек, что сидел напротив нее и говорил, так и не заметил, чем она занята, хотя находился всего в шаге от нее. Не заметил и стоящий начеку позади нее вооруженный охранник. Они были тупыми, эти люди. Тупыми, мягкими и медленными. Но они могли строить эффективные приспособления – приспособления, которые обеспечивали им преимущества, несмотря на тупость, мягкость и медлительность. Вроде того, что сейчас ее удерживало. Оно было удобным и более прочным, чем казалось. Вынужденная сесть в него, она уже не смогла встать. Не могла освободить ни тело, ни руки. И пока она так сидела, они могли перемещать ее по своему желанию, отвезти ее куда угодно, делать с ней все, что хотят.
А все, что могла она – это сидеть. Сидеть и ждать. И ждать у нее получалось хорошо. Как она подозревала – куда лучше, чем у этих людей.
Человек перед ней говорил. Говорил, говорил, говорил. Он говорил уже так долго, что она с радостью сломала бы ему шею, просто чтобы он, наконец, заткнулся. Он пытался ее разговорить, поскольку теперь они знали, что она могла. Он показывал ей простые изображения и повторял их названия, в надежде, что она их узнает. За этим занятием прошел уже почти час. И ей было до смерти скучно.
Человек поднял простенький рисунок здания и произнес название.
– ДОМ.
Она не ответила, так что он повторил еще раз – мягко и с модуляциями:
– ДОМ.
Она уставилась прямо на него, ничего не говоря – просто чтобы ему стало не по себе. Он произнес название еще раз.
Имя на его белом одеянии гласило: «Кинлох». На шлеме охранника было написано другое имя: «Веренберг». Над механизмом, открывающим дверь, значилось: «Прежде, чем дверь откроется, нужно вызвать дежурного охранника». То же самое повторялось еще на шести других языках, включая арабский и японский. Она это знала, потому что могла прочесть на этих языках. Она не задавалась вопросом, почему она это умеет – не больше, чем она гадала над тем, как дышать, думать, или убивать. Она просто все это делала.
Кинлох поднял еще один рисунок.