Надо сказать, что её сестра Рита ничего похожего на отвращение не испытывала, несмотря на то, что она вроде как презирала нищету, а площадь трёх вокзалов, вероятно, у многих людей разных поколений, живущих или когда-то живших в Москве, ассоциируется с нищетой в первую очередь, а уже потом – с электричками, поездами и путешествиями. Рита стыдилась только своих родителей; о родителях она думала много, а о том, что собой представляют другие люди, задумывалась редко.
Часто, возвращаясь домой из гостей, родители ссорились. Мать и отец говорили друг другу ужасные слова, и Маша недоумевала: как после таких слов можно продолжать жить под одной крышей, как, спустя уже несколько часов, можно вполне себе мирно беседовать, будто ничего не произошло.
Ссоры происходили, как правило, из-за каких-то мелочей: опоздали на электричку – потому что отец долго покупал джин-тоник, вышли не там из метро или что-нибудь ещё в этом роде. Маша думала, что в глазах людей всё это должно выглядеть ужасно нелепым; она постоянно искала сочувствия у других. Но другие люди, похоже, не видели ничего странного в том, что муж и жена беспокоятся об электричке больше, чем о нарушении жизнерадостности своих детей. Казалось, наличие детей, напротив, оправдывало в глазах людей беспокойство, нервозность и взаимную неприязнь родителей. Сочувствия ждать не приходилось, но Маша считала, что это только на Ленинградском вокзале происходят подобные вещи. Она каждый раз, когда чуть отъезжали от вокзала, видела другие пути, уходящие куда-то совсем в другую сторону, и на них стояли или «простукивали» мимо совсем другие электрички. Они казались Маше более совершенными; думалось, что и люди в них совсем другие. Куда едут те, другие, электрички? Почему Машу занесло не туда, а именно сюда, где так тоскливо и где все люди будто вынуждены прятать всё лучшее, что в них есть?
В такой атмосфере простое человеческое общение было неуместным, поэтому Маша не любила, когда родители с кем-то заговаривали, например, с соседями по скамейке в электричке, но, когда это всё-таки происходило, она видела в людях, в том числе и в отце с матерью, некий потенциал, существование которого было крайне сложно предсказать в столь убогой атмосфере, и интуитивно догадывалась, что каждый отдельный человек намного лучше, чем общество в целом, и что бояться надо не конкретных людей, а само место и время, в которое её почему-то занесло. И именно поэтому у неё возникало чувство неловкости и даже жалости, когда родители с кем-то заговаривали. Так иной раз возникает жалость к собаке, которая вдруг обнаруживает какие-то человеческие потребности, но при этом продолжает радоваться своей собачьей жизни.