Я очнулась от своих мыслей. В палате сумерки. Взглянула на пациента. Он тихо и ровно дышал. Лежал спокойно и спал себе, посапывая. Не метался и стонал. Не бормотал. Просто тихо и спокойно спал. Я так обрадовалась! Как раз и раствор закончился, который ему вводили. Осторожно убрала иглу из вены и накрыла его пледом. Пусть отсыпается! Сон – лучшее лекарство. Моё дежурство заканчивается. Завтра приду в ночную смену. И, может, он к тому времени придёт в себя и что-то расскажет. О себе. Я поднялась и вышла из палаты. Передам по смене, чтобы его не вздумали беспокоить. Я улыбнулась, поймав себя на мысли, что волнуюсь о постороннем мне человеке, как о родном и близком. Это у меня впервые. И потому я и сама очень удивлена. Ведь, знаю же, что врачу к больному привязываться нельзя. Медику нужно обладать холодной головой, твёрдой рукой и горячим сердцем. Всё это во мне есть. Я сочувствую и соболезную больным. Но всегда разум преобладает над чувствами. А как иначе? Я должна принимать быстрое и верное решение в непредвиденной ситуации, когда речь идёт о жизни человека! Сдала смену и решила пройтись немного. Осенний воздух такой свежий и чистый этим тёплым и тихим вечером! Грех толпиться в переполненном транспорте. И я шла не спеша. Даже посидела в парке. Посмотрела на желтеющие деревья. Полюбовалась синей чистотой неба. Поднялась и потопала по аллейке по-тихоньку. Проголодалась. И дома с удовольствием умяла приличный кусок запечённой в фольге рыбы. Сделала большую чашку чаю и уселась возле компьютера. Пообщалась с однокурсниками и пошла в душ. В спальне у меня на тумбочке фотография. Где мы все трое. Ещё счастливые и улыбающиеся. Обычная семья. Какой мы и были когда-то. Папа, мама, дочь. А потом стали семьёй, где только мама и дочка. В которой дочка папу помнит больше по нескольким фото, которые спрятала, чтобы не выбросила мама. Я сохранила и это фото. Купила красивую рамку и поставила на тумбочку. Я давно уже простила маму. И стараюсь не держать обиды на папу. Когда я смотрю на этот снимок, я вспоминаю только хорошее. Конечно! Тот период, что запечатлен на этом фото, был счастливым в нашей общей для нас троих, жизни. И чего ради мне злиться, глядя на молодые и весёлые лица моих родителей? Я с большим, красным бантом в светлых волосах. И в белом, в крупный, красный горох платье. Такая красивая, яркая, как бабочка, девочка улыбается, сидя между мамой и папой. И я им улыбаюсь. Хотя, если честно, я смутно помню то время, когда мы были вот такими весёлыми и счастливыми, как на этом снимке. Я росла, взрослела и всё больше не понимала, почему взрослые такие безответственные и равнодушные люди. Почему бы им не жить вместе, раз уж, решаются завести семью и детей. Мне ещё повезло, что я не попала в детдом. Я, как могла, скрывала от одноклассников и учителей, что у нас семья распалась. И, что мы нуждаемся. И, что пьёт мама. Я училась хорошо. И долго никто ничего не знал. Только в девятом классе, когда я сказала, что не поеду со всем классом на экскурсию в Москву, наша классная, ничего не сказав мне заранее, пришла к нам домой. Меня дома не было. Зато была дома мама. И была она пьяная. Открыла дверь нашей Елене Степановне. И та всё поняла сразу. Я ей по сей день благодарна. Она никому ничего не рассказала. Пришла на следующий день снова. Когда и я было дома. Я с мамой не разговаривала. От соседки узнала. Она мне сообщила, что приходила училка. Я на маму очень сильно разозлилась. А ей до фонаря. Она отсыпалась. И на меня тоже ноль внимания. Елена Степановна посидела со мною. Мы попили чаю. И я ей всё рассказала. Я сидела и ревела. Надоело делать равнодушный вид и ходить с умной мордой. Я устала. И сидела. Ревела. И от обиды на родителей. И от злости на себя, что не сдержалась. Потом на кухню зашла мама. Она сначала на меня даже не обратила внимания. Как-будто, я каждый день вот так реву, всхлипывая и размазывая слёзы по лицу. Как ребёнок. Так горько плачут только очень сильно обиженные дети. Мама открыла холодильник. Достала банку с компотом и стала пить, прямо с горла. А мне захотелось подхватиться и удрать. Бежать бы и бежать… Но куда? Я не знала. А Елена Степановна попросила маму присесть рядом. И долго с ней разговаривала. Спросила, чем помочь. И пообещала приходить теперь очень часто. И мама молча её слушала. Даже кивала, соглашаясь. Пить она, конечно, не бросила. Но перестала приводить друзей по пьянке. И дома стала чаще наводить, хоть какой-то порядок. А я вздохнула с облегчением. Меньше стало причин для вранья и притворства. Елена Степановна всегда меня поддерживала и приходила домой к нам потом ещё несколько раз. Я окончила школу без троек. И, если бы не смерть мамы, так бы и жила с нею в том городе и в той квартире. Я бы не смогла её бросить. Никогда.