– Что произошло?
– Мы поговорили.
Инна тяжело вздохнула:
– Это так теперь разговаривают?! – указала хмурым взглядом на его руки. В ответ тишина. Она раздраженно клацнула языком и ушла в машину за аптечкой. В квартире, если и была, то наверняка с давно истекшим сроком годности.
Оба курили на кухне в гнетущей тишине, когда она вернулась. Обработала открытые раны Захара и позаботилась о поврежденных руках брата. Затем они затарились продуктами в круглосуточном супермаркете, там же взяли вещи первой необходимости. Оставили Ростовских в квартире, а сами уехали домой.
Всю дорогу Инна, молча, сжимала руку любимого, сожалея, что случился этот инцидент. Зак знал, что непременно отхватит от Ростовских за непростительный недосмотр за девушкой. И отхватил. И даже не огрызался, соглашаясь, что вполне заслужил все обвинения в свой адрес. Он рассказал тому все без утайки – и за что сидел, и за что изнасиловали Инну. Вот только про предстоящую свадьбу сказать пока не успел и надеялся, что это новость будет встречена без рукоприкладства.
Наконец-то Ян остался один. Он прошел в комнату, сел прямо на пол, прислонился спиной к дивану и положил руки на согнутые в коленях ноги. Тишина. Долгожданная, необходимая тишина, в которой он так остро нуждался бесконечно долгие годы заключения. Он закрыл глаза и прислушался – тихо. Нет звуков работающего телевизора, нет разговоров или смеха сокамерников, нет шума производства, нет монотонного гудения голосов под бряцанье столовых приборов. Нет этих постоянных, ни на секунду не смолкающих, непрерывно сменяющих друг друга различных звуков, которые раздражали Яна до крайности. Но будучи не в силах что-либо изменить, он закрывался, замыкался в себе еще глубже, стараясь отрешиться от нервирующей его обстановки и людей.
Как же он устал от них! Вечно всем недовольные и брюзжащие. Или живущие по каким-то своим принципам, формируя жизненные устои, ведомые им одним и рознящиеся с общепринятыми. Или, наоборот, влачащие абсолютно аморальное и безнравственное существование. Они все каждый раз беспардонно врывались в его личное пространство, нисколько не беспокоясь о том, хочет ли сам Ян того. Не спрашивая его разрешения, не проявляя ни малейшего уважения к его приватной зоне, они нарушали ее целостность, с большим трудом собранную по кусочкам, своим нежелательным присутствием в ней. Просто потому что так делали все за неимением иного выбора. Так заведено в любом обществе: люди не думают, хочет ли человек быть вовлеченным в бурный поток жизнедеятельности – его без спроса туда затягивают, полагая, раз он пришел в общество, значит, нуждается в социализации.