Парижская среда была как нельзя лучше приготовлена к принятию Месмера в свои недра. В Париже гнездились еще по захолустьям предместья Сен-Марсо ученики великого алхимика Ласкариса; рабдомант Блетон, последователь Жака Эймара[1], с помощью орехового прута отыскивал подземные источники; янсенисты продолжали по ночам посещать Сен-Медарское кладбище, где повторялись проделки беснования в присутствии толпы, среди которых являлись нередко придворные дамы, знатные вельможи и даже философы; наконец, адепты розенкрейцеров, столько лет дремавшие во мраке, готовились вновь выступить на белый свет. Особенно женщины с раздражительными нервами сгорали нетерпением видеть Месмера.
Венский чудодей явился наконец в феврале 1778 года. Почти в тот же самый день возвратился в Париж и Вольтер, самый разительный контраст Месмера. Один явился искать здесь славы; другой могилы.
Месмер поселился в скромной гостинице братьев Бурре, в глухой в то время части города, на углу перекрестка, уже называвшегося Вандомскою площадью. Обстановка врача была самая скромная. В отношении к медикам он сохранял большую сдержанность, хотя и принужден был дать им некоторые объяснения своей системы. Объяснения эти были весьма темны, потому что в уме самого Месмера идеи о животном магнетизме еще не установились. Врачи объявили, что положения месмеровой системы не согласны с принятыми в науке началами. Ученые общества вовсе не обращали внимания на новую систему, считая ее чистым вздором.
Месмеру оставалось доказать на практике действительность и истину своего учения. Он принялся за лечение. По собственным его словам он на первых же порах вылечил больного от спазмодической рвоты; другого от застарелых завалов селезенки, печени и брыжейки; третьего от подагры; четвертого от общего паралича с трясением членов, сделавшего сорокалетнего мужчину дряхлым старцем; этот последний больной страдал кроме того злокачественною гнилою горячкою. Месмер вылечил с тем же успехом больного, у которого отнялись ноги вследствие паралича; другого от частой рвоты, доведшей больного до крайнего истощения; третьего от золотушного худосочия: наконец он излечил даже общее перерождение органов дыхания.
Все это утверждает сам Месмер.
Если все эти излечения действительны, то Месмер был в праве назвать своего деятеля всеобщим лекарством. Но дело в том, что утверждения Месмера, будто бы его больные были оставлены другими врачами как безнадежные, были опровергаемы положительными возражениями, что болезни были очень неважные. Из-за этого завязался между неким пришельцем и парижскими врачами спор, в котором каждая сторона осталась при своем прежнем мнении.