– Видели? Мы и писали и звонили, – тычут в лицо документами. – И ответ, вот, сынок, аварийное состояние трубы… средства заложены… куда заложены, не знаем, всё течет да течет. Скоро вместе с домом уплывем…
– В квартирах что? – Андрей пытался отдышаться.
– Да вонь!
– Ну, у меня еще ничего, – улыбнулся мужик. – Проветришь и нормально.
– Так ты, Михалыч, на третьем живешь! А на первом что? Вы пойдите, поглядите!
– Пойду, пойду… вы мэру писали?
– И писали и ходили! Он прикажет помощнику. Помощник – руководителю отдела. Тот – начальнику ЖЭКа…
– Как всегда. А куда на первый этаж зайти можно?
– Да вот хоть к Матвеевне. Над самым порывом живет, – кто-то показал на ближний подъезд.
– Точно, к ней! – скомандовал мужик, и они зашли в подъезд. – Она на заводе еще до меня работала! Сейчас уже старая совсем, а была – огонь баба! – они дошли до двери. – Да и не просто так – блокадница!
– Как блокадница?
– Да так, из Ленинграда.
Скрипучая дверь, облезлый подъезд, темная прихожая, непривычно открытая дверь, свет не включен. Тишина, непонятная тишина, даже Михалыч затих. Только где-то дребезжит холодильник.
– Матвеевна! Из газеты пришли. Хотят узнать, как ты тут.
В комнате глухое шевеление. Из потемок – нагромождение тряпья на диване. Андрей тепло одет, но почему-то холодно. Михалыч проходит вперед и включает свет в комнате. Нагромождение – это дряхлая старушка. Лица почти нет, только черные глаза. Сидит, смотрит на него. Как трудно дышать. Воздух не вонючий, а тяжелый, будто густой прокисший кисель. Но дышать больше нечем. Андрей не знает, что ей сказать.
– Здравствуйте.
Старушка молчит и только смотрит. Маленькая комната плотно обставлена: диван, стол, сервант, кресло. В серванте тусклый хрусталь, над диваном во всю стену ковер бардовой палитры. Мебель темно-красная, как и покрывала, в которые завернута старушка – цвета запекшейся крови.
– Как вас зовут? – почему-то кричит Андрей.
Старушка словно просыпается.
– Настей меня звать, – произносит быстро, детским голосом. – А по документу – Анастасия Матвеевна, – в покрывалах она напоминает сморщенного, дряхлого ребенка, который не понимает, зачем его отвлекли от одиночества.
– Что здесь у вас происходит? – снова орет Андрей.
Глупые, тупые вопросы, тупые и глупые. Но нужно что-то говорить, обязательно что-то говорить. Кажется, если не заставить ее отвечать, двигаться, она гуще укутается в тряпках и умрет. Он задает еще несколько вопросов, лицо ее немного проясняется, глаза светлеют. Словно детский, голос твердеет, и старушка прорывается рваным, скрипучим потоком речи: