Оба с сомнением разглядывали наряд Курбатова. Он увидел своё отражение во весь рост в стекле на двери книжного шкафа. Бомж в мусорном мешке. К тому же брюки почти до колен в крови.
– Вам придётся проехать с нами для выяснения, – сообщил тот, что был в дублёнке. Его товарищ по-прежнему держал наручники наготове.
– Позвоните следователю следственного комитета Салтыкову, – предложил Курбатов и назвал номер мобильного. – Мы работали вместе.
Тот, что в дублёнке, набрал номер. Отошёл к двери, не выпуская Курбатова из поля зрения, и заговорил. Через минуту отключил и сунул трубу в боковой карман дублёнки.
Черты его лица смягчились, но глаза оставались настороженными.
– Вроде всё нормально, – кивнул он напарнику. Тот спрятал наручники под куртку. – Сейчас за вами приедут, – сообщил офицер Курбатову.
В комнату вошёл молодой полицейский в погонах лейтенанта.
– Мобильный потерпевшего. Нашли при нём, в кармане.
Человек в дублёнке взял аппарат и просмотрел номера.
– «Макс» – это вы? – спросил он, оторвавшись от телефона.
– Я.
– Сходится. Абонент выходил на связь три часа назад.
Курбатов посмотрел на настенные часы. Стрелки показывали два часа ночи. Он провалялся без сознания около часа.
– Где ребёнок? – спросил Курбатов.
Офицеры переглянулись.
– Какой ребёнок?!
– В соседней комнате в углу сидел мальчик. Сын Гомельских. Где он?
Пересекая зал, Курбатов старался не смотреть по сторонам. Зал располагался в центре квартиры, и обойти его не представлялось возможным. Люди в халатах паковали трупы в полиэтиленовые мешки и укладывали на носилки. Голову из-под стула убрали, но кровь осталась. Кровь была везде. «Тому, кто будет отмывать эту комнату, не позавидуешь», – промелькнуло в голове Курбатова.
Мальчик сидел на коленях у няни, уткнувшись головой в её грудь. Сама няня расположилась в кресле у окна и поглаживала ребёнка по спине, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Курбатову показалось, что она напевает колыбельную. На лице женщины читалось умиротворение. Казалось, она не замечает окружающих её людей и сосредоточена на мальчике и на своих мыслях. Лицо её было просветлённым. Ужас и страх исчезли. В уголках пухлых губ застыла полуулыбка. Её длинные и густые светло-русые волосы укрывали плечи мальчика.
Курбатов регулярно навещал семью Гомельских и знал от Павла, что это натуральный цвет волос няни. Ещё он знал, что Екатерина свободно говорила и писала на четырёх европейских языках, отлично разбиралась в современной и классической русской литературе, любила живопись и могла поддерживать разговор на любую тему так же легко, как играть на фортепиано. Курбатов не понимал, почему человек с прекрасным образованием и талантами, наделённый красотой и другими достоинствами, не пытается сделать карьеру, а тратит свою жизнь на воспитание чужих детей. Привязанность мальчика к няне была очевидна. Курбатов замечал даже ревность Вики, которую та тщательно прятала под различными предлогами, когда речь заходила о воспитании ребёнка. «Не перекармливайте Мишу сладким», – вмешивалась Вика, если Екатерина Сергеевна предлагала мальчику пирожное. «Не кутайте его в шарф, на улице достаточно тепло» – если ребёнка выводили на прогулку. Няня делала как велено. Но при этом глаза её улыбались. Миша опускал голову и украдкой улыбался в ответ.