он, замученный чужими планами, боями революций? Не впишется чреда тысячелетий в современный ритм. И даже
радостно, что, скажем, численник Коляды нам не мешает пребывать в неведенье об истинном своём расположении
в пространство-временных реалиях.
Вот эти годы, (что писал я книгу), своё простое пребыванье на земле, чтобы не кануть в бездну времени, хотел бы я подставить к какому-нибудь
календарю: глядишь, и зацеплюсь я за бессмертье собственного эго.
Сознание моё не тяготят объёмистые циклы жизни. И смело ставлю я в конце посланий
одобренное Пушкиным земное летоисчисленье.
АВТОБИОГРАФИЯ ЮНОСТИ
Вы мне презренье выразите хором,
как явному носителю вреда,
когда поймете, из какого сора
я с детства рос, не ведая стыда.
Шёл в юность я шажищами большими:
пил самогон (хотя не нюхал клей).
В колхозном клубе спьяну дебоширил
и доводил до слёз учителей.
Что хорошо, ходил я в школу редко.
Был неожиданен я там, как первый снег.
Лишь Валентина Дмитревна, директор,
ценила тягу к творчеству во мне.
Я благодарен ей, пишу о ней я с чувством
долга:
когда она мои стихи читала в первый раз
перед народом с умиленьем и восторгом,
был восхищен мной весь четвертый класс.
В мой сложный возраст мать с отцом
была в разводе,
Но всё же улиц вольный ученик
хотел я много знать и при любой погоде
читать я книжки умные привык.
Да мне одуматься бы, за учебники усесться.
Штудировать псалтырь иль Маркса – капитал.
А я забавы ради у своей соседки
ночами яблоки из сада воровал.
Мне их отведать вовсе не хотелось:
зелёных, недозрелых, кислых, как трава.
Но что творили руки – от меня отдельно,
как глупая – не понимала голова.
И для прикола я ломал скамьи у дяди Вани,
переворачивал у тёти Клавы домик-туалет.
И этим шуткам злостным оправданья
не нахожу сегодня, через сорок лет.
А вспомню юность, сразу с сердцем плохо:
таблетки, как учителя мои, бывало, пью.
И в молодёжи нынешней не вижу проку,
и по ушедшей юности я слёзы лью!
***
Не где-нибудь в среде колдуний Вуду,
не окруженным сонмом дураков, —
на фоне жизни правильного люда
существовал в поэзии Глазков.