– Прекрати паясничать! И не смей проводить подобные параллели!
– А чем, собственно, ты отличаешься от Лешеньки? – вынимая из озиридовской коробки папиросу, ровным голосом спросила Манечка.
Ромуальд Иннокентьевич больно сжал ее запястье. Манечка негромко проронила:
– Отпусти.
Отбросив руку, Озиридов прошипел:
– Дрянь! Девка!
– Не лайся, – потирая побелевшее запястье, сказала Манечка. – Лешеньке пожалуюсь…
– Все равно дрянь!
– Да, дрянь! Мне нужен мужчина, способный не только насладиться моим телом, но и одевать это тело в модные вещи, вкусно кормить, вывозить, если не в театр, то хотя бы в ресторан. А душу свою я уже давно продала. И ты знаешь кому!
Ромуальд Иннокентьевич сидел, опустив плечи. Манечка закурила, выпустила дым тонкой струйкой, усмехнулась:
– Тебе, тебе! Надеюсь, помнишь, сколь наивный взгляд был у меня, когда ты подошел ко мне в тот вечер в саду «Буф»? А как ты очаровал меня красивыми фразами? Для тебя ничего не стоило вскружить голову гимназистке, а через месяц овладеть ею… Через год эта игрушка тебе надоела и ты вполне интеллигентно выставил меня… Но получилось, что выставил прямо на улицу. Домой мне путь был заказан… Ну, да Бог тебе судья! Все вы одинаковые. Те, что были после тебя, поступали примерно так же… Один Житинский, даром что тюремщик, оказался добрым старичком. Не его бы жена, глядишь, я и сейчас жила бы в той квартирке на Обрубе. Когда расставались, плакал, денег дал… Надолго ли их хватило? Как говорится – увы и ах… Теперь вот Лешенька… Не в хоромах живу, но у Зыковых вполне приличный дом на Почтамптской, да и лавка на базаре доход стабильный дает. А мужики они оборотистые, может, в солидные купцы пробьются.
Лицо Ромуальда Иннокентьевича покрылось красными пятнами, в душе стало пусто.
– Я не задумывался… – отрешенно проговорил он.
– И не надо, – махнула рукой Манечка.
– Ты же должна меня ненавидеть…
– Полно тебе!
Озиридов с надеждой устремил к ней взгляд:
– Ты меня прощаешь?
– Прощаю, – вздохнула Манечка.
Ромуальд Иннокентьевич несмело улыбнулся, не замечая или стараясь не замечать язвительной интонации, с которой обращалась к нему Манечка.
– Тогда давай выпьем, – проникновенно бархатным голосом предложил он, но в кабинет, резко откинув гардину, шумно вломился Лешка, таща за собой брата.
– Че?! Втихую хлещете?! – заржал он, переводя взгляд с Манечки на покрасневшего присяжного поверенного.