– Тшшш, ну, тихо, тихо, – замерзшие пальцы легко касались серой шерсти. Девушка упрямо гладила по голове все еще пытающегося рычать волка.
Истоптанный снег был заляпан красным – угодивший в капкан серый долго мучился, стараясь освободиться. А когда не смог, попытался отгрызть собственную лапу.
Тогда она и нашла его. Окровавленная морда и страшный оскал не пугали девушку – ее не остановили и клацнувшие возле лица волчьи зубы, когда она наклонилась слишком близко. Длинные светлые волосы испачкались в кровь.
Девушка гладила зверя, и тот утихал, правда, теперь уже скулил, как раненая собака. А он и был просто собакой – большой, серой, очень-очень несчастной. И ему было больно. Ужасно.
Что это такое, она знала. Но боль не пугала. Ни своя, ни чужая. Чужой она не боялась – умела успокоить, унять. А своей не чувствовала. Почти не чувствовала.
Просто помнила, что это такое.
Боль – это больно. Очень. И не только в месте раны. Больно… везде. Сам превращаешься в один острящийся комок, сам – боль, болишь, изнемогаешь, горишь весь – огромный, как мир, или, наоборот, маленький, сжавшийся до размеров кончика иглы – тонкая, едва воспринимаемая обезумевшим сознанием точка, в которой сосредоточилась, в которой пульсирует дикая, липкая, невообразимая боль. Ты – боль. А еще ты – страх.