давайте же будем мы необъективны
к России, к любимым, к родным и друзьям!
В упомянутом выше интервью Инна Кошелева приводит слова Кати об Америке: «По-настоящему там хорошо только тем, кому ничего не надо, кроме колбасы, которая называется по-разному: машиной, виллой, мебелью. У нас тоже есть такие. Им не важно общение, не важна культура, им не знакома прелесть языка. Они и не почувствуют, что в Америке другая аура. И запахи… Вы представляете, когда ничего не пахнет. Здесь идёшь, то тебе помоечкой пахнёт, то клёном и сиренью. Там – ни мочой, ни цветами. Людям с художественным складом, по-моему, Америка противопоказана». Кстати, Цветаева писала Тесковой: «В Москве жить я не могу: она – американская (точный отчёт сестры)». Бродский близок к Цветаевой в ощущении там, ставшего здесь. Для него, хорошо знавшего английский язык, Америка – это просто «continuation of space»[6], о чём он неоднократно говорил в своих интервью. Для Кати там – чужбина, и в первую очередь это ощущение рождено «чужими голосами, чужой речью». Поэт воспринимает иную страну и культуру прежде всего через язык, но, в отличие от Бродского и Цветаевой, для Яровой «выбор – самый тяжкий в мире груз – не облегчён гоненьем и изгнаньем». Она не должна была «кровь из носу» приспосабливаться к новой стране.
Продолжаю цитировать письмо Кати: «В моей речи проскакивают такие слова, как “ваши”, “у вас” – это в адрес советских людей. Но и “у нас”, в смысле Америки, не произношу. Я как бы оказалась между. Т. е., я теперь вроде нигде. Но я бы не хотела, чтобы вы думали, что я пребываю в пессимизме. Всё очень хорошо. Мне здесь нравится. Саше тоже. Пока что у нас нет ни малейшего желания ехать обратно. Саше мы продлили визу на год. Все эти страхи, раздутые в газетах в Америке, поверьте мне, неоправданны. Всё тихо, спокойно. С продуктами всё в полном порядке. Мы прекрасно питаемся. То, чего нет в магазинах, есть на рынке. Цены высокие, но всё есть. Высокооплачиваемую работу найти можно. Гораздо легче, чем в Америке. А имея здесь деньги, можно иметь почти всё что хочешь. Во всяком случае никто из моих знакомых не бедствует. Озлобленности среди “населения” я лично не ощущаю. Нормальная обстановка. Одеты люди прилично, и вроде никто никого не убивает и не раздевает. Во всяком случае ни мы, ни наши знакомые с этим ни разу не столкнулись. Народ, конечно, всем недоволен. Но это, как мне кажется, национальная черта. Так что сведения о Союзе, получаемые в Америке, надо делить на 16. Жизнь, напротив, здесь весьма интересная. Всё время что-то происходит, бурлит. TV очень интересное. Газеты, журналы тоже. У нас в доме постоянно гости, встречи, общение, etc. Концертов пока никаких у нас нет. Во-первых, лето. Во-вторых, здесь сейчас с этим делом стало намного сложней. Народ стал вплотную заниматься добычей денег и всяческих мат. благ, и интерес к концертам, особенно бардов, почти пропал. На кинофестивале, например, народу почти не было. Пустые залы. А помните, что творилось раньше? Но я считаю, что это временный и совершенно естественный процесс. А я являюсь всего лишь жертвой этого естественного процесса. Хотя, впрочем, посмотрим, что будет дальше. Меня не забыли. Приходили с телевидения насчёт передачи о нас с Сашей. Будет это, видимо, где-то в сентябре-октябре по российскому TV. Песни что-то не пишутся. Но я пока решила подзаняться гитарой. Сижу, корпею. (Возможно, Катя написала так вместо “корплю” с оттенком иронии. По телефону она сказала мне, что берёт уроки игры на двенадцатиструнной гитаре: “Пальцы уже стали, как копыта”. –