Подумалось, что это уже конец. И даже стало немного жаль, что в свой последний день я выгляжу так, как нравится отцу и лину Монтриалли, а не мне. Может быть, хотя бы в крематорий меня отнесут в джинсах и вот той шелковой, полупрозрачной кофточке, на которую отец презрительно фыркнул, что она не стоит денег за ценник, на котором напечатали ее цену.
Чада было жалко до слез. На моих глазах в его тело впились тысячи крохотных кусочков, разлетевшихся в разные стороны от лопнувшей коробки. Чада выгнуло дугой. Но он, не обращая внимания на совершенно очевидную боль от ран, все пытался добраться до меня, спасти.
Я не могла отвести от телохранителя глаз, когда в мозг пробился чей-то чужой, полный бессильной ярости и отчаяния крик:
— Ча-ад!.. Не смей умирать! Слышишь?! Не смей!
Бодигард приоткрыл мутные, больные глаза, нашел взглядом меня и прошептал:
— Объект… Девушка… Поклянись, что не дашь ее в обиду…
От первого слова в душе все перевернулось. Стало больно, хоть слова Чада и были логичными: отец ему заплатил немалые деньги, чтобы Чад охранял меня. И эта разорвавшая надвое боль словно ослепила меня, лишила возможности что-либо еще чувствовать. Поэтому я совершенно безразлично отнеслась к следующим словам бросившегося к Чаду Диллона:
— Да провались она пропадом, маленькая идиотка!.. Мне на нее начхать!..
Но телохранитель, не обращая внимания на полные бессильной ярости слова в мой адрес и сделав поистине титаническое усилие, приподнялся и вцепился в руку склонившегося над ним Диллона:
— Нет… — Чад тяжело, с надрывом дышал. — Нет… Поклянись! Поклянись, что не бросишь ее…
Телохранитель так требовательно, так умоляюще смотрел в лицо Диллону, что у меня сердце рвалось на части в груди. И тот сдался. Скривился, но кивнул:
— Ладно. Если ты так хочешь…
— Хочу!..
Кажется, это последнее усилие стоило для телохранителя слишком много. Получив так необходимое ему обещание, что меня не бросят и защитят, он обмяк. Рукав курточки Диллона выскользнул из его пальцев, а глаза закрылись. Диллон отчетливо скрипнул зубами.
Несколько мгновений он пристально смотрел на обмякшее тело Чада. Потом воровато оглянулся по сторонам, не обращая, впрочем, на меня никакого внимания, что-то достал из кармана брюк, на мгновение сжал в кулаке, а потом положил на грудь Чаду. Присмотревшись, я различила коробок, похожий на тот, что метнул в меня скейтбордист, и что совсем недавно взорвался в воздухе.