– Отче, – нахмурился исправник, – вы для чего нам сейчас это все рассказываете?
– Ну, как же, у Прасковьи-то вскорости младенчик родился, я сам его и крестил, в честь Дмитрия Солунского. По годам совсем как ваш найденный выходит, да и лицом схож.
Услышав про барина и о его возможном отцовстве, пациент невольно вздрогнул, что не укрылось от внимательно наблюдавших за ним членов комиссии.
– Вы что-то вспомнили?
– Нет, – неуверенно покачал он головой, – кроме имени – ничего.
– Ишь ты, – неожиданно воскликнул Кузьма, – а ведь он на барина старого смахивает!
– Почему на барина? – не понял поначалу полицейский, вызвав приступ смеха у Батовского.
– А вы, милостивый государь, полагали, что оный младенчик от непорочного зачатия на свет произвелся?
Слова Модеста Давыдовича, а главное – недоуменный вид полицейского вызвали всеобщий смех, который, однако, тут же пресек священник.
– А вы бы, господин доктор, не богохульствовали! – резко осадил его отец Питирим.
– Не буду, не буду, – замахал руками Модест Давыдович, гася смех.
– Ну, положим так, – задумался исправник, бросив неприязненный взгляд на врача, – а где они потом обретались?
– Известно где, – пожал плечами староста, – так в господском доме и жили, а когда волю объявили, так старый барин поначалу не верил. Все кричал, дескать, не может того быть, чтобы благородное дворянство их прав лишили. Ну а как понял, что манифест не поддельный, так с горя и запил. Да так крепко, что господь его и прибрал.
– А Прасковья-то куда делась с ребенком?
– А кто их знает. В шестьдесят третьем-то крепость для дворовых людей кончилась, так они и ушли куда глаза глядят. Больше их в деревне никто и не видел.
– А не видели ли вы, любезные, на теле ребенка Прасковьи вот таких знаков? – спросил Батовский и велел Дмитрию снять больничный халат.
Тот нехотя повиновался и открыл взорам присутствующих свое тело. Впрочем, ничего особенно примечательного на нем не было, если не считать непонятную надпись под левым соском на груди, включающую буквы, скобки и римскую цифру три. Рисунок на левом плече был еще более чудным, однако человек, бывавший на Востоке, сразу бы узнал в них китайские иероглифы.
Члены комиссии с большим любопытством осмотрели татуировки, причем Михалков, чтобы лучше рассмотреть, даже привстал с кресла, а Воеводский вставил в глаз монокль.