О музыке говорить недоступно. Она сама говорит и заговаривает именно тогда, когда слова бессильно умолкают. Она помогает человеку точнее передать то, что он созерцает… Она сама говорит. Она имеет свой «язык». Чудесный дар этого «языка» открылся у человека, когда он еще острее почувствовал свое одиночество, еще неудержимее испытал влечение к другому человеку.
Но если нельзя и не нужно говорить о самой музыке или пытаться передать словами то несказанное, о котором только она одна и может поведать, то это вовсе не значит, что самый «язык» музыки не имеет определимых и в сущности давно уже определенных элементов. Если бы элементы эти не были определены, то мы не имели бы великой исторической музыки, как искусства.
Да, в начале была песня. Запевший эту песню человек в простоте своей, конечно, не задумался над выбором элементов, он не придумал их, несказанное само сказалось. Но песня все же сложилась, то есть согласовалась из отдельных звуков, ставших уже ее элементами.
Но запевший о несказанном человек был не один. Его неудержимо влекло поделиться своей песней с другими. Он вовсе и не считал, не хотел называть эту песню только своей. Он по человечности своей предполагал несказанное и в других душах и пытался согласовать отражение несказанного в этих душах с его отражением в своей. Он стремился н е к самому множеству отражений и н е к разнообразию их, а к согласованию этого множества и разнообразия в одно целое, он стремился только к правде несказанного. И поскольку он не нарушал стремления к ней, постольку он к ней и приближался.
На пути этого общего стремления, этого окружения правды несказанного, образовался музыкальный «язык». Элементы его не нуждаются в оправдании постольку, поскольку они (каждый в отдельности и в своем взаимоотношении подчиненные духу человеческому) обнаруживают такую же централизованность и согласованность в своем стремление к единству и простоте.
Эти элементы нуждаются нисколько не больше в оправдании, чем элементы человеческой речи (то есть слова). Они нисколько не более условны.
Всякая условность предполагает до себя какое-то слово. Если бы условность человеческой речи не предполагала до ее образования, до ее согласования этого начального слова – разума (смысла), то мы по всей вероятности никогда бы не сговорились до общих слов, общих смыслов.