.
Виткевич стал единственным из «черных братьев» и ссыльных поляков, кто в то время не просто получил офицерский чин, но выдвинулся как разведчик, почувствовав в этом свое признание, да еще высоко вознесся в оренбургской военной и социальной иерархии. Остальные довольствовались скромными и спокойными «штабными» должностями, трудились в гуманитарной и научной областях. Однажды Виткевич, находясь в походе вместе с Заном, не сумел скрыть своего раздражения обилием инструментов, использовавшихся заведующим музеем для сбора образцов минералов и местной флоры: склянок, мотков проволоки, разных приборов и т. д. Сам Ян был обвешан «винтовками и ятаганами»[148].
Отчего он так часто подвергал свою жизнь опасности, с энтузиазмом вызывался участвовать в рейдах, из которых можно было не вернуться, не боялся сложить голову в далеких краях? В конце концов, имелась возможность бесхлопотно нести службу в Оренбурге, так поступали многие. Или ему не терпелось выступить в роли имперского агента, действуя в интересах государства, которое искалечило его юность, едва не лишило жизни, которое продолжало угнетать Литву и Польшу? Впрочем, как уже говорилось, в усиливавшейся мощи этого государства была своя притягательность.
Наверное, имелись и другие мотивы, побуждавшие Виткевича ступить на стезю первопроходца-разведчи-ка. Он намеренно шел навстречу опасности, ставил на карту свою жизнь – это было у него в крови, безмятежное, сытое существование ему претило. Не будь крожской драмы, Ян наверняка примкнул бы к повстанцам 1830 года и сражался с царскими войсками. Лишенный такого шанса, он по-своему спорил с судьбой, играл с ней в орлянку.
Возможно, в какие-то моменты молодой офицер сознательно искал смерти. Разочарований в его жизни хватало. Тосковал по родине и переживал из-за того, что поляки, продолжавшие бороться за свободу, могли счесть его отступником. Оттого, что утратил близость с членами родной семьи, на сердце становилось еще горше. Сказывались годы разлуки, да и история с Яновским не прошла бесследно.
Какое-то время ни писем, ни денег из Пошавше Виткевич не получал. Об этом стало известно Зану. Когда они на паях снимали квартиру, Яну часто было нечем платить, а если у него появлялись средства, то расходовал он их быстро, с легкостью. Томаш ругал его за житейскую неопытность, бесхозяйственность и переживал из-за трудностей, с которыми сталкивался Ян. В письме Ходкевичу от 7 июня 1832 года Зан отмечал, что из дому Виткевичу не отвечают, денег не присылают, и это сказывается на бюджете приятелей. В письме Петрашкевичу он также упоминал о финансовых трудностях Виткевича, который «напрасно ждал посылок из дома»