Сижу в ординаторской, хлещу уже вторую кружку кофе и не могу избавиться от дурацкого жара, будто сжигающего изнутри всё моё тело.
Вяземский дрочил на моих глазах…
Клянусь, он делал это своей рукой и исподлобья, нагло смотрел на меня.
Как я теперь к нему вернусь? Как ни в чём не бывало?
Заходит санитарка.
— Варюшка, а ты чего тут сидишь? Тебя там пациент обыскался уже, спрашивает.
— Боже мой… — за голову хватаюсь, опять краснея. — Ладно, иду. Не знаешь, он там уже закончил?
— Ась?
Тётя Маша надраивает полы в ординаторской, она немного глуховата, приходится быть попугаем.
— Ну это… Закончил…
— Чего закончил-то? — отрывается от швабры и смотрит с непониманием.
Блин, неважно.
— Ничего. Хорошо, иду.
Значит закончил, раз она так о нём спокойно говорит. Хоть бы трусы надел.
Надо, не надо, а мне приходится вернуться к Илье Сергеевичу и войти в палату с умным лицом, сделав вид, будто абсолютно ничего здесь такого неприличного не было пятнадцать минут назад.
Всё бы ничего, я уже даже почти остыла и начала забывать бесстыжую порнохабщину, пока я, пройдя вперёд, не увидела свой потерянный бейдж с фотографией, лежавший на тумбочке, а на нём…
Ну он мерзавец, кретин, извращуга!!!
На нём застывшие капельки белой жидкости.
Я. Его. Ненавижу.
Он занимался рукоблудием в больнице, да ещё и использовал для этого гадкого дела мою фотографию!
Вяземский совсем охренел!
5. Глава 4.
— Здравствуй, Варя, — ухмыляется с сытым, величественным видом.
Наглые глаза горят, наглые, пухлые губы изогнуты в кривой ухмылке, наглая поза всем своим видом показывает максимум снисхождения.
И он как всегда без майки, с голым торсом. Спасибо хоть в трусах. Таки надел.
— Прикройтесь, — отворачиваюсь.
Дурацкий жар опять ползёт по лицу— мне это уже всё надоело. Надоело так реагировать на него. Он же мерзавец!
— Почему? Не нравлюсь.
— Нра… То есть, это вас не касается! — хмыкаю, вздёрнув подбородок.
— У тебя красивая коса. Ты сегодня волосы в косу собрала? Мне нравится. Мечтаю наматывать её на кулак, и…
— Вы отвратительно себя ведёте. И, если не прикроетесь, я откажусь вас лечить и уволюсь.
— Тогда я умру и это будет на твоей совести.
Голос насытился льдом и сталью. Опасной.
Повернулась, двинулась к кровати. Вяземский соизволил набросить на бёдра одеяло.
— Лежите спокойно, мне нужно осмотреть вашу рану.