Бывшие. Боль и любовь - страница 17

Шрифт
Интервал


Сижу в ординаторской, хлещу уже вторую кружку кофе и не могу избавиться от дурацкого жара, будто сжигающего изнутри всё моё тело.

Вяземский дрочил на моих глазах…

Клянусь, он делал это своей рукой и исподлобья, нагло смотрел на меня.

Как я теперь к нему вернусь? Как ни в чём не бывало?

Заходит санитарка.

— Варюшка, а ты чего тут сидишь? Тебя там пациент обыскался уже, спрашивает.

— Боже мой… — за голову хватаюсь, опять краснея. — Ладно, иду. Не знаешь, он там уже закончил?

— Ась?

Тётя Маша надраивает полы в ординаторской, она немного глуховата, приходится быть попугаем.

— Ну это… Закончил…

— Чего закончил-то? — отрывается от швабры и смотрит с непониманием.

Блин, неважно.

— Ничего. Хорошо, иду.

Значит закончил, раз она так о нём спокойно говорит. Хоть бы трусы надел.

Надо, не надо, а мне приходится вернуться к Илье Сергеевичу и войти в палату с умным лицом, сделав вид, будто абсолютно ничего здесь такого неприличного не было пятнадцать минут назад.

Всё бы ничего, я уже даже почти остыла и начала забывать бесстыжую порнохабщину, пока я, пройдя вперёд, не увидела свой потерянный бейдж с фотографией, лежавший на тумбочке, а на нём…

Ну он мерзавец, кретин, извращуга!!!

На нём застывшие капельки белой жидкости.

Я. Его. Ненавижу.

Он занимался рукоблудием в больнице, да ещё и использовал для этого гадкого дела мою фотографию!

Вяземский совсем охренел!

5. Глава 4.

— Здравствуй, Варя, — ухмыляется с сытым, величественным видом.

Наглые глаза горят, наглые, пухлые губы изогнуты в кривой ухмылке, наглая поза всем своим видом показывает максимум снисхождения.

И он как всегда без майки, с голым торсом. Спасибо хоть в трусах. Таки надел.

— Прикройтесь, — отворачиваюсь.

Дурацкий жар опять ползёт по лицу— мне это уже всё надоело. Надоело так реагировать на него. Он же мерзавец!

— Почему? Не нравлюсь.

— Нра… То есть, это вас не касается! — хмыкаю, вздёрнув подбородок.

— У тебя красивая коса. Ты сегодня волосы в косу собрала? Мне нравится. Мечтаю наматывать её на кулак, и…

— Вы отвратительно себя ведёте. И, если не прикроетесь, я откажусь вас лечить и уволюсь.

— Тогда я умру и это будет на твоей совести.

Голос насытился льдом и сталью. Опасной.

Повернулась, двинулась к кровати. Вяземский соизволил набросить на бёдра одеяло.

— Лежите спокойно, мне нужно осмотреть вашу рану.