Ничего.
Ха! Кха! Кху! Ху!
Уф…
Это я пошутил.
Мне страшно.
Бери за ноги. Пойдем к костру. Свежевать – мне сподручней. Пока язык болтает, руки свое дело делают. Только сначала выпьем. Выпьем. Не то. Хотя… Да. Своим чередом. Подумай: я, старик, в затруднении. Ибо полагается выпить за гостя. Так? Так. А с другой стороны, вот этот ягненок лишен нами жизни, и полагается выпить за него, чтобы он был не в обиде и не ожесточил себя на угольях. Так? Так.
А мы выпьем хитро: я – за тебя, а ты – за ягненка. Так? Так.
Кха.
Нет, не так. Надо уделить этому ягненку немного вина. Вот, совсем другое дело. Еще соли, хотя и мало ее, да ладно. Травки пахучей… Э, что говорить? Хватит вина, что ты! Травы еще положи.
Вот я и говорю – люди как овцы. А овцы – э! Окинь взглядом эти холмы. Вот такие гурты я гонял на зимние пастбища. Много, много! Мне сподручней дюжинами. А по-вашему я и не умею. Как? Вот скажи ты мне число, какое хочешь. Пятнадцать? Это для тебя – пятнадцать, я для меня – три полудюжины без трех. Да. Когда был в силе, да с двумя подпасками посмышленей – три дюжины дюжин гоняли. Вот так. Отец – да живет память о нем через мои уста и твои уши – уж на что был скуповат на похвалу, и то выделял из всех. Из людей, говорил, – пастухи, из пастухов – Эль-умм Иут-дин, ибо таково мое имя.
Смеешься? А я на сей раз не шучу. Ну, мясо созрело. Пора обручить его с костром. Сиди, сиди, управлюсь. Знаешь, сколько через мои руки ягнят да барашков прошло? Да! Из людей – пастухи. Мы, пастухи, свободны, как вот этот дым над костром. О! Чуешь, каким духом потянуло? Нет над нами хозяина. И никто не мешает размышлять. Многое нам ведомо. Известно ли тебе, что Египет, когда он еще был львом над остальным миром, завоевали мы, пастухи? Кичливые римляне тогда еще жили в волчьих норах и только еще учились высекать огонь камнем о камень! Э, римляне! Что римляне? Возьмем ближе, кха. Здесь, в трех днях пути – Десятиградие, задний двор Иудеи. Слушай, они считать не умеют, да? Мне полдюжины по дюжине лет. Сколько раз я исходил их Десятиградие с гуртами – сам не помню. Нет там десяти городов. Хотя… Если одинокий дом считать селением, а три рядом стоящих дома – городом… Нет, тоже не получается! Но нет, им застит свет число «десять». Они считают давно заброшенные места, где жители – гадюки и полынь, и получается «десять». Тогда мне надо считать себя «дюжемужем», включая в меня моего отца – да хранит память о нем эта чаша с вином, которую я передаю тебе, – отца моего отца – да хранит память о нем солнце, заключенное в этом вине, – и так до дюжины, ибо мне она нравится больше, чем десяток.