– Лес дарит нам эту музыку, он пытается что-то сказать, нечто важное – то, что другие услышать не в силах.
– …все живое вокруг.
– Стоит только внимательней приглядеться к самым обыкновенным вещам. – Он наклонился и зачерпнул в горсть воды, – даже река хочет обратить на себя внимание.
Она опустила взгляд – солнечные блики, словно маленькие солнечные зайчики, играли на лазурной глади в салочки, то догоняя друг друга, то опять разбегаясь в разные стороны.
Река – дышала. Ее дыхание, теплое и размеренное, медленно поднималось над водой легкой полупрозрачной дымкой. На самом дне ее маленькие золотые рыбки, чьи бока блестели на солнце ровно зеркала, затаились среди камешков, чтобы, казалось, прислушиваясь к их разговору, понять самую суть неторопливой размеренной беседы.
– Все живое вокруг… вот что это значит. И тебе не дано подслушать их мысли. Ты можешь слышать только движение, ничего больше. Ты можешь услышать, уловить их неповторимый шепот, шорох, – она на мгновение замолчала.
Музыка своим хрустальным звоном уже касалась каждой травинки, каждого листочка на ветках деревьев, она заползала в каждую ложбинку, пряталась в каждой трещине, с каждой секундой становясь все ближе и ближе.
– Ты слышишь?
– Она уже здесь.
Казалось, все вокруг затаилось и вслушивается в эти хрустальные звонкие нотки, которые несли в себе солнечный свет далеких полей, шелестящий шум прибоя, сладковатый запах созревающих колосьев пшеницы, крики перелетных стай. Музыка кружила и звала танцевать, пела разными голосами. Она забирала с собой все то, что так отягощало и навевало скуку, то, что делало окружающий мир унылым и серым, очищая душу. Она манила за собой в далекие, неведомые человеческому глазу дали.
Сначала тихая и нежная, музыка становилась все громче и громче, словно прорывалась через стену тишины, чтобы затмить ее своим присутствием. И вот, несмолкающий звук литавр уже оглашал окрестности непрерывным боем. Хрустальные колокольчики превратились в громогласные колокола, звоном срывая с веток листву, пригибая траву к самой земле. Музыка будто выставляла себя напоказ: то в ее мелодии слышались чуть заметные нотки грусти, то сразу она переходила на трубный, заунывный стон, после чего неожиданно смолкала на секунду, и все начиналось заново. В этом шуме и гаме, стоило лишь чуть-чуть прикрыть глаза, можно было услышать бесконечность, ее пространный тревожащий голос. Он разливался над лесом, над далекими полями и долинами, привнося в этот необузданный ритм свой, не похожий ни на что.