– Я выронил книгу из рук.
– И?
– Я виноват.
– Уверен?
– Да.
– Не хнычь. – Он положил руку на мою голову, на копну длинных, непослушных волос. Я еще больше расчувствовался. – То, что ты признаешь себя виновным – это уже хорошо. Уже прогресс. Нет больше оправданий, зато остались сопли. Когда ты научишься, наконец, вести себя так, как подобает настоящему мужчине, справляться с трудностями без чертовых слез на глазах? Рыдать – удел слабого пола. Не твой и не мой удел. Наш удел служить родине и защищать ее интересы.
– Я стараюсь, папа.
– Твоих стараний для меня недостаточно. Ты пока только говоришь, обещаешь. А как насчет того, чтобы перейти от слов к делу, товарищ? Как смотришь на эту идею?
– Положительно, – сорвал я.
– Хороший ответ. Твой деловой подход мне нравится. По-взрослому.
– Спасибо, пап.
– Не за что меня благодарить. Не за что. – Он замолчал и задумался. – Наказание тебе все равно не избежать.
– Может, не надо?
– Давай, я буду решать в этом доме, надо тебя наказывать или нет.
– Прости, пап.
– Я слишком часто тебя прощаю. А заслужил ли ты такой чести, если даже не можешь руководствоваться простейшими правилами, установленными в этом доме? – Молчание. – На часах пять минут восьмого, я стою здесь, в халате, и веду профилактическую беседу с сыном. Это нормально?
– Нет.
– Тогда о чем разговор? Будь здесь, я сейчас приду.
Вы, наверное, догадались, что было потом? Мне здорово досталось; пять ударов по спине кожаным армейским ремнем – всегда испытание, причем испытание в основном психологического действия, не физического, как могло вам на первый взгляд показаться. К боли во время отцовской трепки я настолько привык (он бил меня по поводу и без такого, по настроению), что иногда и не чувствовал ударов, словно тело покрылось защитным металлическим слоем. Главное заключалось в другом: сломаюсь я или нет? Закричу ли я от жалости, буду ли я молить о пощаде и извиняться перед отцом или я буду сильным, упрямым, стоически переносить удар за ударом, не проронив ни звука, ни упрека, ни жалких слов о своем помиловании? Выстоять или упасть? Сдаться или выиграть? Обычно я не сдавался (не ломался), держался изо всех сил, чтобы не упасть в глазах отца, и в собственных – тоже. Видя, как я держу в себя боль, отчаяние, всю злость, копившую внутри, подобно снежному кому, отец улыбался, ехидно так, улыбкой победителя, улыбкой хозяина моей судьбы. А потом еще говорил, что выполняет благородную миссию: помогает мне стать настоящим мужиком, истинным славянином, который в будущем не посрамит Великую Нацию, захватившую почти все Земли мира, чтобы доказать, что они сверхлюди, Боги в человеческих телах.