Он был наполнен, на первый взгляд, довольно бестолковым чередованием всяческих дел: чтением, приготовлением еды, ухаживанием за цветами и маленьким огородом, музицированием, хождением на рынок, переговорами с молочницей и снова чтением то по-русски, то по-французски.
Но, несмотря на некоторую отстраненность и самоизоляцию сестер, их дом, по мнению местной интеллигенции, был одним из признанных центров городской культуры.
И вот обычный порядок жизни этого дома был нарушен. Теперь все здесь подчинялось планам и занятиям молодого гостя.
Но лето есть лето! Без конца сидеть за роялем не хотелось, и он уехал на несколько дней на хутор близ Житомира, где жила сестра его матери Тамара Павловна, или тетя Мери, уже знакомая нам со времен его раннего детства.
Ночь на Лысой горе
В молодости училась она в художественном институте. Потом много лет рисовала для детских издательств.
У нее подрастал сын, и вокруг них всегда собирался кружок его сверстников и сверстниц.
Теперь ей было около сорока, но она никак не чувствовала себя старшей в этой еще очень молодой компании.
Здесь все занимались искусством, и выдумкам не было конца. Если что-то рисовалось – тут же устраивались выставки, если сочинялись рассказы или стихи – сразу же издавались самодельные книги, написанные печатными буквами и пестревшие картинками.
Она умела быть другом. Умела молчать. От нее все получали поддержку. Ей поверялись тайны, показывались письма и дневники. Ей жаловались на безответную любовь, на родительскую косность, ну, словом, на все, что можно. Но иногда ей жаловались и на то, на что нельзя было жаловаться ни ей, ни даже себе самому. Ведь в стране уже шли массовые репрессии.
Этим летом, как и всегда, жили на хуторе, у подножья холма. И хутор, и холм окружал никем не мерянный вековой бор.
Из предместья сюда вела песчаная дорога, жаркая и вязкая, засыпанная острой пересохшей хвоей, шишками и мелкой трухой от коры. Сойдя с трамвая у круга, всегда скидывали обувь и шли на хутор, но не по дороге, в песке было горячо и колко, шли по обочине, поросшей выгоревшей затоптанной травой. Через час справа, меж стволов, появлялся глинобитный дом и два сарая, крытые соломой.
С дороги в доме всегда казалось свежо. Особенно приятно было усталым ногам ступать по чистому земляному полу, прохладному и жесткому. В комнате почти пусто: только стол, две лавки да переносная фисгармония, ветхий старенький инструмент, склонный к припадкам музыкальной эмфиземы. Вот и все.