Найти в этом скоплении старья волан не представлялось возможным, и тем не менее, нашарив выглядывавшую из боковой дыры свечку, я запалил фитилёк, огляделся.
В прыгающих вокруг тенях мансардное пространство ещё более сузилось, напитавшись одновременно дешёвой мистикой. Тут же вскарабкался на кривое велосипедное колесо паук с подбитым глазом, заскрежетало что-то в дальнем углу, засвербел под крышей ветер. А волана по-прежнему не видать.
Простившись с надеждой вызволить его из неведомой дали, я, как это часто со мной бывало, заинтересовался другим. Почему-то захотелось изучить недра одного из ближних сундуков, и, утвердив прыснувшую воском свечурку на разбитой тарелке, я взялся за ярлычок ничем не скреплённого засова. Крышка со скрипом поддалась и в облаке густой вонючей пыли опрокинулась навзничь.
Внутри под мятущимся светом показалась первым делом большая мутная лупа в костяной оправе и с выдвижной ручкой. Она венчала собой одряхлевшую бумажную кипу, которую я брезгливо отдёрнул выхваченной из-за спины спицей. Под бумагой завиднелся дублённый, в разводах сафьян папки – её я аккуратно, кончиками пальцев, приподнял из сундука.
Папка увесистая, солидная; потянув за бахрому тлелых тесёмок, я прираскрыл и в щели увидел стопку пропылённых бумаг, видимо, неплохо сохранившихся в укромном месте. Осмелев, я эту папку открыл совсем, и под ноги скользнул широкий письменный конверт, гулко стукнувший по сандалиям. Подняв его, я воспользовался лупой, расшифровывая под красным гербом мелкий, занудный почерк неведомого адресанта:
«Ея благородiю Арбо Софiи Шеффнеръ на пески въ осьмую улицу въ домъ №5 Алексеенко»,
под которым размашистым пятном расплывалась клякса нечитаемой подписи.
Письмо было плотным, запечатанным, и во мне зародилось желание приоткрыть его тайну. В душе закопошились сомнения: с детства ведь внушали веру в неприкосновенность чужой переписки, но мелькнула мысль, что раз уж лежит оно тут затерянным, никому не нужным сором, то, может, почитать?
Из размышлений меня вынес далёкий туманный окрик – звали снизу, со двора и, кажется, щёлкнули камешком по крыше. Глянув ещё раз внутрь сундука, где покоился жалостно растрёпанный кожаный формуляр, я хмыкнул, сунул конверт в брючный карман, а затем вылез из мансарды на лестницу.
В этот вечер я отпросился у Магнова на ночь в дом к Ольге Михайловне – уж очень она упрашивала погостить у неё с Леночкой. Конечно, для меня самого эта ночь представлялась небывалым счастьем, поскольку я всё ещё тлел надеждой раскрыться признанием.