И снова этот пробравшийся в глаза лёд, в котором я видел отсветы упрёка и жёсткости. В комнате становилось неуютно, даже как-то сумрачно, и это от моей вечной неловкости и боязливости.
Впрочем, я понимал, что деваться некуда и, наконец, решился:
– А знаете ли, Ольга Михайловна, вот то письмо, что мы с вами читали на веранде неделю назад… Представьте какая штука, я навёл справки об этом писателе. Его зовут Марк, он военным писарем служил, в Смоленске под именем, как то бишь его… Виктор Ракитин. И любопытная история, – он был своеобразнейшей личностью, вы не поверите, человек-загадка. Удивительная судьба! Но печальная. А этот роман, о котором шла речь, он, насколько я понимаю, до сих пор хранится у вас в мансарде.
Лицо Ольги Михайловны подёрнулось легчайшей тенью, и глаза, эти глаза – их можно было читать. Отблеск негодования, сменившийся тут же вялым недоумением и сразу равнодушным презрением, – вот чем пыхнули её глаза на долю секунды.
– И что же?
Не сам вопрос, а эта непередаваемая интонация, с которой он был задан, – о, Ольга как же я вас… тебя… люблю. Да, иначе и случиться не могло, это любовь слабого человека, всегда подчинённого воли, цельности, устремлённости. Совершенно безнадёжная любовь, которая сегодня подсвечивалась и другим подспудным чувством – удивительной страстью к прятавшейся поблизости рукописи. И ничем, и никак я не мог объяснить стремления получить её, прочитать, узнать труд, над которым Марк работал три тяжёлых, безнадёжных и съедавших его года.
Поэтому только и оставалось опять мямлить, спотыкаться, заикаться, ёжась от вечной своей слизнячьей зябкости:
– Я подумал, что вы могли бы… Точнее, я мог бы, с вашего позволения, разумеется, эту самую папку из сундука определить в какое-нибудь издательство, ежели, конечно, её содержание приемлемо и устроит… ммм… издателя. Как вы на это смотрите?
Она мягко отмахнулась, и в этом жесте опять порхало то холодное презрение, определявшее мою фигуру в её глазах теперь уж точно навсегда. Ах, Ольга, Ольга, но что же я могу поделать?
– Я, конечно, не могу надеяться на то, что текст будет соответствовать, так сказать, приемлемому уровню, но как знать, как знать… Из того, что отыскалось в библиотечном архиве, складывается впечатления – писателем он был хоть и посредственным, но, если можно так выразиться, прилежным. Писарь, что тут сказать; издал под своим именем, между прочим, две брошюры, одна из которых наделала шуму.