– Ты, должно быть, много страдал.
Гомес грубо засмеялся:
– Нет.
Удивление Ричи оттенялось осуждением:
– Лично я никогда не прикасался к кисти, но мне нужно ходить на все выставки, это потребность. Как может художник четыре года не видеть живописи?
– Подожди, – сказал Гомес, – подожди немного! Через минуту я буду знать, художник ли я еще.
Они поднялись по лестнице, вошли в зал. На левой стене была картина Руо, красная и голубая. Гомес стал перед картиной.
– Это волхв, – сказал Ричи.
Гомес не ответил.
– Мне не так уж нравится Руо, – признался Ричи. – Тебе же он, очевидно, должен нравиться.
– Да замолчи же ты!
Он посмотрел еще мгновение, потом опустил голову:
– Пошли отсюда!
– Если ты любишь картины Руо, там дальше есть одна, которую я считаю гораздо красивее.
– Не стоит, – сказал Гомес. – Я ослеп.
Ричи посмотрел на него, приоткрыл рот и замолчал. Гомес пожал плечами.
– Не надо было стрелять в людей.
Они спустились по лестнице, Ричи очень напряженный, с важным видом. «Он меня считает подозрительным», – подумал Гомес. Ричи, разумеется, был ангелом; в его светлых глазах можно было прочитать упорство ангелов; его прадеды, которые тоже были ангелами, жгли ведьм на площадях Бостона. «Я потею, я беден, у меня подозрительные мысли, европейские мысли; прекрасные ангелы Америки в конце концов меня сожгут». Там концлагеря, здесь костер: выбор невелик.
Они подошли к коммерческому прилавку у входа. Гомес рассеянно листал альбом с репродукциями. Искусство оптимистично.
– Нам удается делать великолепные фотографии, – сказал Ричи. – Посмотри на эти краски: картина как настоящая.
Убитый солдат, кричащая женщина: отражения в умиротворенном сердце. Искусство оптимистично, страдания оправданы, потому что они служат для создания красоты. «Меня не умиротворишь, я не хочу оправдывать страдания, которые я видел. Париж…»
Он резко повернулся к Ричи:
– Если искусство не все, то это пустяк.
– Что ты сказал?
Гомес с силой закрыл альбом:
– Нельзя рисовать Зло.
Недоверие заледенило взгляд Ричи; он смотрел на Гомеса с провинциальным недоумением. Вдруг он откровенно рассмеялся и ткнул его пальцем в бок:
– Понимаю, старина! Четыре года войны чего-то стоят: нужно заново всему учиться.
– Пустяки, – сказал Гомес. – Я в состоянии быть критиком.
Наступило молчание; потом Ричи очень быстро спросил: