Можно было бы и электронку глянуть, но бумага с подписями
выглядит солиднее. Зачем-то же мы храним всю эту макулатуру.
Даша встает, чтобы подойти к стеллажу с папками — и тут же
сгибается пополам, схватившись за край стола. Черт, да она совсем
бледная! Вскакиваю, чтобы подхватить девушку:
— Что с тобой такое?
— Не знаю… Ничего. Живот что-то болит. Не как если отравиться,
а… просто. Утром еще терпимо было, а теперь капец, как ежа
проглотила.
— Дашуленька, выпей нурофенчику — и все пройдет! — подает голос
Нина Львовна.
У меня челюсть отваливается. Я Нину Львовну всю жизнь знаю, и
всегда она была разумной теткой, а тут такое… Почти ору:
— Ни в коем случае! Нельзя при болях в животе обезбол пить. Так
и загнуться недолго! Даша, где именно болит?
— Да как будто… — Даша касается живота рукой и тут же морщится
от боли, — то по центру, то справа.
— Ясно-понятно… Аппендикс вырезали тебе?
— Нет…
Набираю 112. Минут десять слушаю голос робота напополам с
противной мелодией, а потом оператор сообщает, что свободных машин
нет, приехать смогут через три часа или как получится.
Даша совсем спала с лица, почти лежит в кресле и шипит от боли.
Так, похоже, надо везти ее в больницу… Обвожу глазами притихших
сотрудников, и интуиция буквально кричит, что никому из них этого
поручить нельзя. В самом деле они под каким-то воздействием, или
это я себя накрутил — но если кто-то из них облажается и с Дашей
что-то случится, я себе этого не прощу. Черт с ним, с рабочим днем
— тут вопрос жизни и смерти, похоже.
— Даша, паспорт с собой? Телефон? Зарядка? Едем в больницу.
Каждый шаг дается Даше с трудом. Подхватываю ее на руки и несу к
машине — жест мог бы быть пошлым, но только не в этом контексте. На
Герцена, как назло, адова пробка… опять авария? Да сколько можно,
всю неделю город стоит! Даша стонет на заднем сиденье. Вот же
дуреха, зачем было столько терпеть?! А если б я к вечеру в офис
пришел, она бы так и померла на рабочем месте? Давлю на гудок и
объезжаю пробку по тротуару. Плевать, сейчас я — экстренная
служба.
— Даша, у тебя родственники есть?
— Мама. Но она за городом живет… Автобусом… долго.
— Все равно звони ей, пусть срочно приезжает.
Наконец паркуемся возле больницы, и я малодушно надеюсь, что
худшее позади. Но настоящие проблемы только начинаются. Тетки в
регистратуре едва шевелятся, как сонные мухи. Когда мне удается
привлечь внимание одной из них, она вяло тычет двумя пальцами в
клавиатуру древнего компьютера, потом неторопливо куда-то уходит… и
не возвращается. Хватаю за пуговицу другую; она говорит, что нужно
сделать УЗИ, начинает куда-то звонить, потом равнодушно смотрит на
меня и сообщает, что аппарат не работает, но она уже вызвала
ремонтника… Даша сидит на банкетке, бледная и безучастная к
собственной судьбе. Все это напоминает кафкианский кошмар. Я был
морально готов сражаться за человеческую жизнь где-нибудь в глуши,
с оружием, против превосходящих сил противника — но не ожидал, что
придется делать это в скучных казенных коридорах среди равнодушно
бредущих мимо медиков.