Поля ее просторные
Не смеет враг топтать.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война!
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет волна народная,
Священная война!
Наверное, только один человек в Москве, министр строительства Семен Гинзбург, знал, что это стихотворение написал учитель рыбинской гимназии Боде. Давно, еще в юношеские годы, Семен выучил эти стихи наизусть и потом пел, как песню, вместе с братом Павлом и хором гимназистов. Прочтя текст стихотворения в газете, Семен удивился такому нечистоплотному поступку поэта Лебедева-Кумача. Но песню уже пели по всей стране, и не время было выводить «автора» на чистую воду.
Композитор Александр Александров сочинил на обновленные слова музыку в ритме марша, и песню стал петь с большим патриотическим подъемом хор Красной армии. Так этой песне суждено было возродиться вновь, для поднятия духа народа она одна сделала гораздо больше, чем все лозунги в газетах и на улицах. Были найдены верные слова – «война народная, священная война», враг «не смеет», «ярость благородная». С утра до вечера эту песню передавали по радио в исполнении хора Красной армии. Люди сразу восприняли ее как выражение своих собственных мыслей и чувств. Они не знали, кто ее написал, они считали ее истинно «народной».
* * *
Сталин все не выступал по радио, и люди недоумевали – почему? Диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан почти не выходил из студии, целыми днями передавая сообщения «От советского Информбюро». Эти сообщения, только что полученные с фронта и напечатанные на листке бумаги, ему клал на стол вновь назначенный директор Совинформбюро Соломон Лозовский, член Центрального комитета партии.
Через две недели Левитана опять срочно вызвали в студию. Прозвучал его густой баритон: «Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное сообщение – обращение товарища Сталина к советскому народу»[10] Сталин начал свою речь неуверенным тоном и заискивающими словами «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои…». Никогда раньше он не называл людей «друзья мои». Он сделал паузу, и было слышно, как он пил воду и зубы стучали о край стакана. По неуверенному тону было очевидно – Сталин еще не знал, что и как сказать, и был не уверен не только в победе, но даже в том, сумеет ли страна выдержать натиск превосходящих сил противника.